В конце пробега самолёт встречал Кузьменко Юрий Николаевич, электрик с нашей машины. Его туда послали, чтоб он скатал и оттащил с полосы тормозные парашюты. В общем, он первым оказался у аварийной машины, ногой выбил верхний люк у штурмана, у Гавриленко. Калина (достаточно крепкий мужик, высокий, плечистый) сам вылез в аварийную форточку вместе с парашютом – пулей выскочил! А кабина на лежачем самолете больше, чем в полутора метрах над землей. Потом Кузьменко забрался к радисту, а тот с кресла слез, забился в угол под кресло, царапает теплоизоляцию и чего-то то бормочет, то кричит. Его оттуда вынули, на улице он успокоился, но после этого Костя Клубков не летал. Лечили его долго, но, конечно, с летной работы списали. Он от нас ушел, потом работал где-то во Дворце Съездов радистом, и после этого след его потерялся.
Тут надо немного про конструкцию рассказать, чтоб понятно было. На передней ноге стояли три концевых выключателя (т.к. передняя нога выпускалась последней и последней же становилась на замок), приводимые одним толкателем. Этот толкатель нажимает на все три концевика. Выключатель выпущенного положения шасси дает сигнал в кабину, при этом другой выключатель прекращает цикл выпуска шасси, т.е. «отрубает» командное давление в гидросистеме.
Что получилось: погода была весенняя, с лужами. Когда летал Козлов, он заехал в лужу и облил эти концевики. И вот этот толкатель примерз. Он был незащищенный. И когда Калина полетел, он заметил, что у него горит одновременно лампочка убранного положения шасси и выпущенного. Он доложил, и потом, когда заходил на посадку, шасси выпустил, у него лампочка убранного положения шасси погасла, а лампочка выпущенного продолжала гореть. Прошел над КДГГ, ему сказали: у тебя все три ноги выпущены. Он успокоился и стал нормально садиться. А что было: раз у него этот толкатель замерз, он у него все время держал выпущенное положение шасси и одновременно отключал систему выпуска шасси. То есть передняя нога встать на замок не успела, а команда на отключение системы выпуска прошла. Давление снялось. Ему надо было бы перестраховаться, аварийно дожать, и тогда бы ничего не было. А тут нога вроде выпустилась…. И когда он на нее стал опираться, нога сложилась.
На нос приходятся небольшие нагрузки. «105-я» фактически не пострадала. Там поврежденными оказались только люк штурманский и стекло прицела с окантовками, немного его пошкрябало. Эту машину отремонтировали очень быстро. Мы собирались на ней продолжить полеты, но так и не собрались, потому что случилась трагедия с Алашеевым.
Зима, 21 декабря, холодно очень. Оба самолета – и «105», и «105А» – стояли рядом в одной линейке. Наша машина была исправна, но после аварии не летала, а «105А» готовили к седьмому испытательному полету. Приехал Алашеев Ю.Т на своей «Волге» и поставил её нам под крыло. Он собирался лететь на «105А», но поскольку она была еще не готова, пришел к нам (хоть два разных экипажа, но были мы – одна бригада, и работали здесь и там), сел на водило. А там водило длинное (нос- то длинный), метров восемь. Закурил свои «Любительские». Разговор был не о чём: знаете, как в аэродромных курилках, можно сутки рот не закрывать – и всё разговор не о чём. И когда его позвали, он говорит: «Лучше бы я у вас семь раз слетал, чем там!»