Минус тридцать

– Первый раз слышу. Накладка какая-то вышла. Мне спустили разнарядку, я ее отфутболил на кафедры, те дали фамилии, Лидочка напечатала, я подмахнул. Я-то здесь при чем?

– Но я категорически не могу ехать. У меня работа…

– Витя, не на митинге, свои люди. Ну кому нужна твоя работа? На занятиях подменят. Скажи лучше, что халтура твоя станет, это другой разговор, но это – твое личное дело, и не могу я тебя на основании этого освободить.

– У меня двое детей.

– Из-за детей мы только женщин освобождаем, да и то не всех. Если бы еще только народился. А Колька твой, не успеешь оглянуться, тебя перерастет и младшему скоро в школу.

«Плохо, когда начальство слишком хорошо тебя знает», – подумал с досадой Манецкий.

– Не могу, понимаешь, не-мо-гу! – развел руками Борецкий. – Я тебя хоть сию минуту из списка вычеркну, но достань замену. Тебя кафедра подала, так пусть они другого человечка засунут. Единственный путь. Договоришься с Яковом Львовичем – сразу ко мне.

– Ладно, попробую, – процедил Манецкий, – кстати, что это такое с расписками выдумали. Издевательство какое-то! Взрослые, солидные люди… – завелся он напоследок.

– Тебе легко говорить! А мне надо двадцать человек сотрудников отправить. Ты думаешь, завтра столько будет? Как бы не так! Шестнадцать-семнадцать – это реально. Остальные справки представят. Мужики – тех радикулит скручивает, а женщины все больше беременеют. Чудо непорочного зачатья: глянут на объявление и тяжелеют на глазах. Готово! Извольте справку! А в былые годы еще пара умников всегда находилась: знать ничего не знали, ведать не ведали, никаких приказов не видали. И смотрят тебе нагло в глаза. А ты говоришь: серьезные, солидные люди.

– Ну что ты так расстраиваешься? – продолжал Борецкий, мягко, но настойчиво провожая Манецкого до дверей. – Съездишь в крайнем случае, отдохнешь. Ты знаешь, какие девочки будут? Молоденькие лаборанточки из второго корпуса. Сам бы подбирал, лучше бы не выбрал, – откровенничал Борецкий, показывая неожиданно хорошее знание списка. – Тряхнешь стариной, – подмигнул он Манецкому, – помнишь, как в Казахстане. Хорошее времечко было…

* * *

Заведующий кафедрой, Яков Львович Рентин, быстро остановил излияния Манецкого.

– Виталий Петрович! Я сам сегодня первый день. Это решение принял Владлен Осипович, он оставался на хозяйстве. Я вначале тоже несколько удивился, но его доводы меня убедили. Действительно, такая ситуация, что просто некого послать. Все молодые сотрудники там побывали, а вас, вы не можете этого отрицать, мы берегли, не трогали, входили в ситуацию. Мы же должны соблюдать справедливость! Да и основные занятия у вас именно на втором курсе, который отправляется на сельхозработы, а на оставшиеся мы вам замену найдем, так что кому-то и здесь несладко придется.

– А что лаборантки? – на полуслове прервал он предложение Манецкого. – Мы же не можем оголить студенческие практикумы. Это нас, преподавателей, заменить можно, нас много, а лаборантку… Только одна более или менее свободна, из вашего практикума, ее-то и хотели первоначально послать, но, понимаете ли, не может она ехать, причина у нее уважительная, очень уважительная, справку представила, вот так получается. А за перевод не беспокойтесь, когда это мы рукописи вовремя представляли, да и вообще я до середины ноября занят, оставшиеся главы все равно редактировать не могу, так что все вы прекрасно успеете, – отмел он последний аргумент Манецкого. – Ну что вы так расстраиваетесь? Отдохнете, подышите свежим воздухом.

– Я два месяца на даче свежим воздухом дышал, – угрюмо пробурчал Манецкий.

– Так это вы в конуре дышали, а сейчас на воле побегаете, – Манецкому показалось, что заведующий кафедрой подмигнул. – Так что, Виталий Петрович, ни о чем не думайте, поезжайте домой, собирайтесь. Ждем вас через месяц. А может быть и раньше. Если удастся найти замену – сразу пришлем. Да, несомненно, замену найдем, и двух недель там не пробудете. Так что – счастливого пути!

* * *

Ольга была несказанно поражена, увидев Манецкого, идущего по дорожке к дому. Верная своей женской природе, которой свойственно во всех отклонениях от привычного распорядка жизни видеть предвестников несчастья и бед, Ольга, не дожидаясь мужа, сдавленно вскрикнула:

– Что случилось? Мама?.. Отец?..

– Да уймись ты! Все в порядке, если не считать того, что меня посылают на картошку. Завтра, – раздраженно ответил Манецкий.

– Вот вечно у тебя так! А о нас ты подумал? Как я тут с двумя детьми малолетними? Конечно, кроме тебя, дурака, никого не нашлось. Всегда тобой все дыры затыкают, а ты молчишь, молчишь и ножкой шаркаешь. Где твой хваленый Борецкий? А разлюбезный Яков Львович, который одной рукой вписывает свое пархатое имя на титульный лист книги, которую ты за гроши переводишь, а другой посылает тебя в колхоз, к черту на выселки? Чего ты молчишь? Я, кажется, с тобой разговариваю! Тебе уж и сказать нечего?!