Минуя полночь

— Да нечего тут объяснять. Я сразу вижу, что люди любят друг друга, как только я их замечаю. Я, конечно, стара, но слепотой не страдаю. И не веду себя так глупо, как ты. Как ты думаешь, солнышко, сколько раз в жизни человека бывает настоящая любовь? Мне через три месяца и два дня будет восемьдесят семь, и я могу сказать тебе. Я была замужем четыре раза, а потом бросила заниматься такой ерундой. Все они были хорошие ребята — сексуальные, черт их дери, настоящие очаровашки. Но по-настоящему я любила всего один раз, в двадцать пятом году. Мне тогда было восемнадцать. Я влюбилась без памяти в одного коммивояжера. Отец был, конечно, против, во-первых, этот парень был старше меня, а потом, он оказался баптистом, и это, наверно, было хуже всего остального вместе взятого — того, что он был коммивояжером и старше меня… Но знаешь, — вздохнув, продолжала Флора, — я сделала ошибку, послушавшись своего отца. Понадеялась на его жизненный опыт. Стала дожидаться мужчину своего возраста, нужной религии и с безопасной стабильной профессией. И больше я никогда никого не любила. Такой безумной любви больше в моей жизни не было! — Она помолчала, глядя на призадумавшуюся Дори. Потом схватила ее за руку и зашептала: — Слушай, слушай! Эта старая кляча Лаверн до сих пор рассказывает, что я стала танцевать с Лероем вместо того, чтобы играть с ней в карты. Солнышко, да она думает, что твой парень тоже ухаживает за мной!

Они заинтересованно слушали разговор за ширмой. Гил чувствовал себя так же неловко, как и Лаверн. Но защищал честь Дори как можно корректнее и спокойнее. Ведь только так он мог позволить себе говорить с тремя стариками, которых подсознательно уважал за столь почтенный возраст, но считал ужасно назойливыми и приставучими.

— …Я расскажу вам, почему хочу жениться на ней, — говорил Гил, потихоньку успокаиваясь. — С ней я чувствую себя счастливым человеком.

— В постели, — предположила старушка в очках.

— Конечно, но не только. Мне радостно просто смотреть на нее, слушать, как она разговаривает, сидеть рядом с ней и смотреть на звезды. Ее мозг всегда готов к восприятию новых идей. Она всегда может ответить на любой вопрос. Она стремится понять, почему и как работают те или иные вещи. Для чего они созданы. Она — сильная женщина и знает, кто она, чем ей заниматься и чего она хочет добиться. И — Боже мой! — она сполна хлебнула горестей и несчастий, она прошла через сомнения и неуверенность, но никогда не сдавалась. Она умеет любить, самоотверженна, она так замечательно общается с моими детьми, что…

— О Господи, — воскликнул седовласый старичок. — Так у тебя еще и дети есть? А она-то об этом знает?

— Да, конечно, она знает, что у меня есть дети. Они ее просто обожают и боготворят.

Все трое святых взглянули друг на друга, как будто приходя к единому мнению.

— Она ни за что не выйдет за тебя, — спокойно заметил старичок. — Она терпеть не может детей.

— Но она любит моих сыновей. Это видно даже по тому, как она на них смотрит.

— Все это лишь игра, — сказала женщина-шарик с отвращением в голосе. — На прошлое Рождество она забавлялась тем, что гоняла по всей комнате двух детишек, пришедших спеть нам рождественские гимны. Гоняла их тростью Исаака Шоренбургера. Мы все это видели.

— Простите, но в это я не верю. — Гил уже был готов послать этих ненормальных куда подальше.

Из-за ширмы раздался непонятный шум, а потом осторожное хихиканье.

— Придется тебе в это поверить, — рассмеялась Дори, выходя из-за ширмы в комнату. — Я бы лично ни за что не стала связываться с этой женщиной. Так что, Лерой, проживете еще лет пятьдесят или как? — Старик на каталке несколько раз утвердительно кивнул. — Отвяжите его. Цирк окончен, господа. Сестра, всем этим клоунам пора возвращаться домой.

Гил смущенно наблюдал, как Лерой снял с лица кислородную маску и начал застегивать рубашку. Миниатюрная медсестра помогла ему слезть с каталки. Женщина на соседней каталке, рыжеволосое создание с огромными голубыми глазами, прикрытыми очками с розовыми стеклами, настойчиво повторяла:

— Дайте-ка мне его как следует рассмотреть. Хочу получше разобраться.

А вся Пресвятая Троица вскочила на ноги.

— Вы же, мистер Хаулетт, попали в огромную — преогромную беду, — объявила Дори, направляясь к нему из противоположного угла комнаты.

— Я? Почему? Ну теперь-то что я сделал?