Миндаль

Гон подтянул к себе двух типов, которые все время ходили за ним по пятам. Один, тощий, был кем-то вроде секретаря: что Гон скажет, то и передает. Второй, здоровяк, должен был всем показывать, за кем сила. Был еще и третий, но тот держался чуть в стороне и, похоже, не так уж дружил с остальными. Хотя и основную троицу вряд ли можно было назвать друзьями: так, что-то вроде сговора, кучковались вместе ради общих интересов.

Как бы то ни было, травить меня стало новым хобби Гона. Он неожиданно появлялся передо мной, выскакивая как черт из табакерки. Он мог подкараулить меня возле буфета и дать тумака. Или же, стоя за углом в конце коридора, подставить подножку, чтобы я упал. Всякий раз, когда его незамысловатые комбинации удавались, Гон так радостно смеялся, словно только что получил роскошный подарок. Вслед за ним начинали смеяться и его шестерки по бокам, чтоб не выбиваться из общего ритма.

Вот только я ни на что из этого вообще никак не реагировал. Теперь в школе уже всё больше начинали сочувствовать мне, а Гона — опасаться. Но учителям все равно никто ничего не говорил. Отчасти из-за того, что понимали последствия: гнев Гона мог обернуться против них. Хотя и по моей реакции не чувствовалось, что я прошу о помощи. В общем, все решили посмотреть, чем закончатся разборки этих двух фриков.

Понятно, какой реакции ждал от меня Гон. Я знал этот тип детей: встречал таких и в начальной школе, и в средних классах. Им нравится наблюдать за перекошенным от страха лицом затравленного человека. Нравится смотреть, как он плачет, умоляет пощадить и отпустить. И за счет физической силы они обычно добивались своего. Но я знал и другое: если Гон хочет увидеть хоть какую-то реакцию на моем лице, шансов у него нет. И чем больше он будет стараться, тем больше выбьется из сил.

Прошло не так много времени, когда до Гона начало доходить, что в качестве мишени он выбрал не самого удобного противника. Он продолжал меня изводить, но уже без прежнего энтузиазма.

Чем дольше я не проявлял никаких эмоций и не просил о помощи, тем более натянутой становилась атмосфера в классе. За спиной у Гона уже начали тайком шушукаться: «Он что, сдулся?», «Да, что-то он совсем на измене».

Гону, похоже, уже надоело раздавать мне подзатыльники и сбивать с ног, вместо этого он сделал «официальное заявление», что намерен разобраться со мной окончательно. Как только закончился классный час, к доске тут же мелкой рысцой выбежал худосочный шнырь из его команды и начал что-то писать корявыми буквами. Результатом его стараний стала кривая надпись:

Завтра. После обеда. У котельной.

Тут уже сам Гон пафосно изрек:

— Короче, я тебя предупредил, а выбор делай сам. Не захочешь конкретно отхватить — значит, не придешь. Я тогда пойму, что ты испугался, и больше не буду тебя прессовать. Но если увижу, что ты стоишь у меня на пути, — пеняй на себя.

Я ничего ему не ответил, просто взял сумку и поднялся с места. Гон швырнул учебником мне в спину:

— Придурок, ты хоть понял, что я сказал? Не хочешь огрести — убирайся с моей дороги, чтоб я тебя больше не видел! — Гон аж весь задымился, от неудержимой ярости его лицо все пошло красными пятнами.

Я спокойно ответил:

— Зачем мне убираться с твоей дороги? Я как ходил по своей, так и буду ходить. Если ты там будешь — увидимся. Если нет — значит, не увидимся. — И вышел из класса. Мне вслед понеслась его ругань. Я еще тогда подумал, что Гон мучает себя довольно изнурительным способом.

33

О стычке между мной и Гоном узнали все. На следующий день прямо с утра об этом гудела вся школа: каждому было интересно, что произойдет на большой перемене. Кто-то жаловался, что время до обеда так тянется. Кто-то говорил: «Да ладно, неужто Сон Юн Чжэ и впрямь туда пойдет?» Кто-то даже делал ставки, кто победит. А я как ни в чем не бывало сидел на уроках. Время для меня текло как и раньше: ни быстрее, ни медленнее. Наконец прозвенел звонок с четвертого урока, и мы пошли на обед.

В столовой рядом со мной никто не сел. Что, впрочем, никак не выбивалось за рамки обыденности, так было всегда. Закончив с едой, я встал из-за стола и увидел, как вдалеке одновременно вслед за мной поднялась еще пара человек.

По мере моего движения толпа постепенно росла. Я пошел к выходу. Чтобы пройти из столовой в учебный корпус, надо было миновать котельную, так было короче. Я шагал не торопясь, едва шевеля ногами. Гон уже стоял на месте стрелки у мусорных баков и пинал валявшуюся там корягу: тум-тум-тум. Он был один, без пристяжи из своих холуев. Заметив меня, он замер. Хоть было и далеко, но я увидел, как его руки сжались в шары кулаков. По мере того, как расстояние между нами сокращалось, «группа поддержки», следовавшая за мной, рассеялась бесполезной пылью.

Выражение лица Гона было каким-то странным, я не мог его определить. Это не было гневом — для гнева его губы были слишком плотно сжаты. Но на грусть тоже не походило, потому что уголки глаз были слишком задраны вверх. Что ж оно означало?

Кто-то закричал: