Миндаль

— Ты что это там делаешь? Фу, гадость какая!

Подняв голову, я увидел, как проходившая мимо женщина бросила на меня гневный взгляд и точь-в-точь как машины внизу проскользила дальше. Я снова остался один. С моста вниз спускалось несколько лестниц, они вели в разные стороны, и я не знал, какое направление выбрать. Пейзаж и слева, и справа казался абсолютно одинаковым — серым и холодно-чужим. Услышав над собой шум голубиных крыльев, я поднял голову и двинулся вслед за птицами.

Я прошел уже довольно много, когда понял, что иду не туда. Как раз недавно мы в детском саду учили песенку «Шагай вперед!». В ней пелось о том, что Земля круглая и если идти вперед не останавливаясь, когда-нибудь вернешься домой. Поэтому я упорно продолжал шагать вперед на своих коротеньких неуклюжих ножках.

Широкая улица постепенно превращалась в маленький переулок, по обеим сторонам которого виднелось все больше старых домов. Здесь даже присутствия людей не ощущалось. На ветшающих бетонных стенах там и сям красным были написаны непонятные цифры и надписи вроде «Пустующее здание»[3].

Внезапно я услышал, как кто-то тихо вскрикнул: «А!» А может, это было не «А!», а «О!». Или даже «А-а-а-а-а-а!». Уже не скажу. Точно помню, что вскрик был тихий и короткий. И я пошел на него. По мере того как я приближался, крик превратился в «Ы!», а потом в «И-и-и-и-и-и-и!». Раздавался он из-за угла. Я не мешкая туда свернул.

На земле лежал ребенок. Трудно было понять, сколько ему лет, было ясно лишь, что это мальчик. Над ним как заведенные туда-сюда мотались черные тени. Ребенка били. И те короткие вскрики принадлежали не ему. Это было что-то вроде хаканья, возгласов при ударе, которые издавали окружавшие его силуэты. Они плевали в него и пинали. Только потом я понял, что это были просто подростки, школьники, даже не из старших классов, но в тот момент они мне представлялись огромными длинными тенями взрослых людей.

Похоже, били лежачего уже давно: тот уже не мог ни сопротивляться, ни даже кричать. Его просто мотало из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Один из нападавших, словно завершая композицию, добил жертву, рубанув ногой в бок. После этого они разошлись. Все тело мальчишки было залито кровью, словно его тоже расписали алой краской. Я подошел к нему поближе. Похоже, лет ему было больше, чем мне: на вид где-то одиннадцать-двенадцать, то есть старше меня в два раза. Но мне бы даже не пришло в голову признать в нем старшего, потому что выглядел он совсем как ребенок. Дышал он мелко и часто, как новорожденный щенок, грудь почти не приподнималась. Было понятно, что состояние у него ужасное.

Я снова шмыгнул за угол. Вокруг по-прежнему не было ни души, лишь красные цифры на обшарпанных серых стенах мелькали перед глазами. Еще немного поблуждав, я наконец увидел какую-то лавчонку. Отодвинув дверь в сторону, я зашел внутрь и обратился к хозяину лавки:

— Дяденька!

По телевизору шла «Семейная телевикторина»[4]. Мужчина смотрел передачу, похихикивал и, похоже, не слышал, как я его звал. Одной из участниц заткнули уши, и она должна была по движению губ понять, что ей говорят. Было задано слово «мандраж». Сам не понимаю, почему оно так запало в память, ведь я тогда еще не знал, что оно означает. Девушка никак не могла его угадать, вместо этого все время выдавала какие-то другие смешные, нелепые варианты, от чего зрители в зале, да и владелец лавки покатывались со смеху. Наконец время на ответ вышло, и женская команда проиграла раунд. Дядька у телевизора аж причмокнул губами от огорчения. Я снова позвал его:

— Дяденька!

— А? — Мужик наконец повернулся ко мне.

— Там в переулке человек прямо на земле лежит.

А он в ответ лишь бросил безразлично:

— И чё? — и устроился поудобнее. На экране как раз задавали решающий вопрос: баллов за него давали так много, что можно было переломить ход всей игры, поэтому обе команды настроились на серьезную схватку.

— Ну он же там, наверное, и умереть может. — Я протянул руку к конфетам, аккуратно разложенным на прилавке.

— Да ну?

— Ну да.

Хозяин наконец посмотрел мне в глаза:

— Что-то ты как-то слишком спокойно о таких вещах говоришь. Не учили, что обманывать нехорошо?

Я на некоторое время замолчал, подбирая слова, которые могли бы его убедить. Но я был еще маленький и слов знал не очень много, поэтому в голову не пришло ничего более убедительного, как просто повторить только что сказанное:

— Он там умереть может.

3

Я постоянно думал о парнишке, валяющемся на холодной земле. Я думал о нем, когда хозяин лавки звонил в полицию. И пока он ждал финала передачи. И когда, не в силах больше смотреть, как я без конца перебираю карамельки, он сказал мне убираться вон, если нет денег их купить. И пока полиция неспешно добиралась до места. Я все время думал о нем. В общем, к тому моменту, когда избитого нашли, тот уже не дышал.

А главное — мальчишка оказался сыном того лавочника.