Милый Каин

Омедас аккуратно поставил призму на стол между собой и Николасом. Он вновь чувствовал себя уверенно и спокойно. Теперь им обоим было ясно, о чем шла речь. Внутренне психолог даже порадовался тому, насколько быстро они с Николасом перешли на совершенно взрослый разговор без скидок на возраст и без всяких дурацких заигрываний.

— Ты, я смотрю, парень храбрый и открытый, — заметил Хулио. — Мне нравится, что ты всегда говоришь то, что думаешь. Я бы даже предложил установить такое правило в нашей игре — говорить начистоту все, что считаешь нужным.

— Хватит мне зубы заговаривать. Ты собираешься отвечать на вопрос?

— Конечно. Я тебе вот что скажу. Мне платят не за то, чтобы я врал. Меня наняли, чтобы я вошел в контакт с тобой, понял тебя. Именно это я, собственно, и попытаюсь сделать, о чем честно тебе говорю.

— А если я не хочу?

Хулио понял, что настал момент переходить в контратаку.

— Ты так говоришь, потому что до сих пор переживаешь из-за того, что произошло тогда — ну, когда мы с тобой в первый раз встретились.

— Ты о чем?

— Я же вижу, тебе по-прежнему обидно, что ты мне проиграл. Не знаю, какой смысл так переживать из-за проигрыша в шахматной партии. Нашелся человек, который лучше тебя играет. Что в этом такого странного или обидного? Понимаешь, одно дело считать себя очень умным. Другое — держать всех окружающих за дураков.

Нико смотрел на него в упор, не мигая.

— Можно сформулировать эту мысль и по-другому, — добавил Омедас. — Одно дело думать, что все люди — идиоты, и другое — считать себя исключением.

— Я все равно тебя обыграю. Требую реванша.

— Я бы не хотел, чтобы мне опять сцену устроили.

Не обращая внимания на слова Хулио, Нико встал с дивана и аккуратно переставил с тумбочки на стол, стоявший между ними, шахматную доску с фигурами из черного дерева. При этом они, уже расставленные к началу партии, даже не шелохнулись. Хулио отметил про себя красоту набора, представшего перед ним. Фигуры явно были вырезаны вручную. Ему непроизвольно хотелось потрогать их руками.

— А почему тебе так нравятся шахматы? — поинтересовался психолог, не дождался ответа и решил попробовать начать с другого вопроса, попроще: — А кто тебя играть учил?

— Разве ты сам не знаешь?

Николас просто впился глазами в собеседника.

— Я? — Хулио простодушно улыбнулся. — Откуда?

Нико взял с доски черного ферзя и стал вертеть его в руках, но не так, как играл с призмой, а будто какую-то дорогую и очень ценную для него вещь.

— Мама меня научила. А что?

— Тебе нравится?

Мальчик сделал неопределенный жест рукой, давая понять, что не улавливает сути вопроса.

— Я имею в виду ферзя, — уточнил Хулио.

Нико внимательно посмотрел на фигуру, зажатую в его руке, и, в свою очередь, переспросил:

— А тебе?

Хулио стоило некоторых усилий не показать свое замешательство. В этом мальчишке действительно была скрыта склонность к какому-то постоянному, статичному, словно окаменевшему насилию. Буквально одним-двумя словами он умел зацепить собеседника так, что тот ощущал презрение и ненависть, адресованные ему.

— Мобильность — штука хорошая… — ответил Хулио и после паузы добавил: — Ты, кстати, так и не ответил мне на вопрос. Почему тебе так нравится играть?

— Я играю, чтобы выиграть.

— Ага. В чем же для тебя заключается выигрыш?

— В том, что я убиваю короля.

При этих словах Хулио вздрогнул и почувствовал, как его накрыло волной ледяной злости и жестокости.

— Я что-то не понял тебя. Что ты имеешь в виду?

— Слушай, достал ты меня со своими расспросами, — заявил вдруг Нико и растянул губы в презрительной ухмылке.

Омедас решил, что на этот раз нельзя давать мальчишке почувствовать себя победителем. Нужно было каким-то образом сбить с него спесь, заставить проявить интерес к персоне приглашенного психолога. Хулио наскоро прикинул план следующих действий, выразительно посмотрел на часы и встал со стула. Затем он вышел на крыльцо через стеклянную дверь и с удовольствием глотнул свежего воздуха.

Некоторое время Омедас стоял неподвижно, наблюдая за садовником, подстригавшим темно-зеленый плющ, увивавший всю западную стену дома и карабкавшийся по перилам лестницы. Потом Хулио обернулся и увидел, что Нико тоже никуда не ушел.

Мальчишка по-прежнему ждал его.

— Мама сказала, что ты настоящий мастер. — Последнее слово Нико произнес с совершенно иной интонацией.

Шахматист пробурчал в ответ что-то нечленораздельное, но, в общем-то, выражавшее согласие. Затем он не торопясь направился к калитке.

Нико последовал за ним и спросил:

— Ты уроки даешь?

— Иногда.

— Можешь научить меня играть по-настоящему, хорошо?

— А тебе зачем?

— Как зачем? Чтобы стать шахматистом, как ты.

— Да ты, сопляк, хоть понимаешь, что это значит?

Хулио открыл калитку и обернулся, ожидая ответа от Николаса.

— Быть шахматистом — значит быть профессиональным игроком, — отчеканил тот.

— Вовсе нет.

— А что же тогда?

— Быть шахматистом — это сродни тому… ну, например, как если вдруг стать мушкетером его величества.

— Кому же приносить присягу на верность?

— Самому себе.

— На кой черт это нужно?

Омедас направился к своей машине и сказал, не оборачиваясь к Нико: