Милые мальчики

Теперь Тигр пропал из поля зрения, но палка с охапкой ветвей на конце все еще стояла торчком, заткнутая за сетку фасада — вверх ветвями, которые, казалось, слегка шевелились на ветру. Да, это были ветки — не те, тополевые за чердачным окном Дома «Трава», а те, о которых я говорил с Тигром прошлой ночью, те, что я разглядывал вблизи ранним утром через стену внутреннего дворика Летнего Дворца и на которые я тем же днем, в полдень, издали буду таращиться в медный бинокль вместе со «старым» Альбертом С.: эти самые ветки и никакие другие, которые теперь — благодаря созерцанию березовых ветвей на заднем дворе этого дома, на улице в В. — вернулись в мои воспоминания.

Мы еще некоторое время стояли у окна в Малой Гостиной, и «старик» Альберт С. с недоверчивым видом пялился в бинокль, оказывающий такие великолепные услуги. Я тоже время от времени прикладывал его к глазам. Входную дверь Летнего Дворца вдруг затворили изнутри, — мы не могли рассмотреть, кто именно. Из-за этого беспокойство «старика» Альберта С., уже принявшее характер почти что паники, перешло в безмерное, не поддающееся уговорам возбуждение. — Я… э-э… схожу-ка я туда, что ли… — прокаркал он. «В какой-то мере он чувствует себя взаперти, так что можешь себе представить его состояние, — мечтательно раздумывал я. — Но что ты можешь для него сделать?» Мной овладели чистые, возвышенные помыслы, чрезвычайно положительно настроенные в отношении столь превосходно установленного высшими силами существующего порядка. «Государыня, я совершил отвратительные поступки, на словах и на деле. У меня были всяческие скверные помыслы. У меня были чудовищные и нечистые помыслы в отношении Тебя. И это в то время, когда Ты была столь бесконечно добра ко мне. Я очень дурной». Эти мысли умилили меня несказанно — так, что на глаза у меня навернулись слезы. Тем временем «старого» нужно было как можно дольше держать на привязи.

— Ты, конечно, можешь туда сходить, — поддакнул я, — но что тебе с того? Это ни к чему не приведет. Полагаю, они уже вполне управились. Вот если ты сейчас туда притащишься, это будет что-то вроде «я вам обоим не доверяю» — и это, знаешь ли, кое-кому омрачит каникулы! — У них были каникулы — да, это я принял на слово. Есть люди, у которых всегда — и есть люди, у которых никогда, — и есть люди, у которых только иногда бывают каникулы, и отчего именно так и как к этому относиться — я мог бы беспрепятственно пережевывать это целый час, но не стал. «Скоро опять за стол, — увещевал я „старого“. Отвлечение на события естественного ритма жизни, шедшего своим путем, неподвластное влиянию насилия и раздора великих мира сего. — Хочешь чего-нибудь выпить перед едой? Возьми хересу. Мой тебе совет. — (Хорошо бы это и впрямь был чистый яд, — подумал я, — как пишут в брошюрах общества трезвости). — Я, если позволишь, воздержусь. Херес для меня чересчур хмелен и крепок, в такую-то рань. Полагаю, что они сейчас уже вернутся, мальчики».

И в самом деле, прошло совсем немного, и они вернулись, оба, — их молодые одежды дышали холодным ароматом уличного воздуха — и возникли вдруг в Большой Гостиной, куда мы вновь подались со старым, и где старый уже принялся за навязанный ему мною херес, хотя сам я ни к чему так и не прикоснулся — в некотором роде, стало быть, чудо, над которым я и сам все время сидел и раздумывал: покончил ли я с этим или совладал с собой — но на тот момент времени это выглядело именно так.