Милые мальчики

— Знаешь, по крайней мере одно тут хорошо, — тут же решительно сообщил я «старому» Альберту С. — У этих двух малышей совершенно не стоит друг на друга, да, иначе не скажешь. Я этого, впрочем, понять не могу, — разливался я. — То есть, мне самому такого не понять, как можно смотреть на Фредди, находиться рядом с ним и не сбиваться с дыхания, и не заболевать от любви. Но Тигру от него ни жарко, ни холодно, ты понимаешь, как такое возможно? Для меня Фредди — ну да, все что хочешь, но Тигру он хоть бы хны, хоть бы хны! Тебя же не ранит, твою юношескую красоту и мужскую гордость не задевают такие слова? — засюсюкал я, как последний пидор.

— Да нет, что ты, — с широкой юношеской улыбкой ответил Фредди.

— Он мне сказал, — обратился я теперь к старику, заслышав, что Тигр вновь спускается по лестнице, и торопясь досказать, — он очень хорошенький мальчик и все такое, очень славный, не беспокойся, — сказал он мне, Тигр, стало быть, — но в этом смысле — нет, он мне не того, Фредди. — Ну, вот и славно, — подумал я тогда. — Довольно любовных драм. Они там немного поработают, а мы тут спокойно побеседуем об искусстве, о чем-нибудь этаком. И что нас обоих касается — тут тоже комар носу не подточит, поскольку мы с тобой уже не в том возрасте, в котором можно говорить о телесных искушениях. — При этих последних словах я поежился, совсем как утром от холода, и понадеялся лишь на то, что «старик» этого не заметил.

Вот таким образом все и вышло. Как получилось, что «старик» с миром отпустил их в Летний Дворец — своего Фредди и моего Тигра, или моего Фредди и моего Тигра, или моего Тигра с его Фредди? Было ли то, что я ему наплел, столь прозрачно, что оттого вновь сделалось туманным? Навсегда, видимо, останется загадкой, почему он все это одобрил и не стал возражать против того, чтобы они отправились туда вместе, да еще и на машине — хотя до места была какая-то сотня метров — под предлогом того, что было «слишком холодно».

С их отбытия прошло полчаса, три четверти часа, час, и старина Альберт, как ни старался я, выбиваясь из сил, сократить для него время безумолчной болтовней, становился все беспокойнее.

— Что он там вообще собирался делать?

— Да просто Тигру помочь немножко.

— Чем помочь? — каркнул «старик».

— Ну, что он попросит, — почти пропел я с оправдывающейся, двусмысленной усмешкой. — Господи Иисусе, да ты мнителен! Ведь знаешь, что между мальчиками ничего нет, потому что они… ну да, потому что они просто не тот тип друг для друга, и тем не менее ты бесишься и злишься на всех и каждого, на весь божий свет злишься. Так ты ни одного мальчика не удержишь, Альберт, попомни мои слова. Есть у тебя дружок — ну, мальчику ведь тоже нужно как-то развиваться, у него же тоже должна быть какая-то частная жизнь? А так ты и себя, и его до ручки доведешь. Таким образом, ни у кого из вас никакой жизни нет.

«Старик» и в самом деле уже вполне довел себя до ручки. Прошло уже полтора часа, и он в своих войлочных тапках вышаркал на улицу, потащился на западный конец нашей аллейки и уставился в направлении Летнего Дворца. Расстояние было слишком далеко, чтобы можно было невооруженным глазом рассмотреть какие-либо детали. Была видна стоявшая во дворе машина, но дальше фасад сливался в ровную, гладкую поверхность, окна и двери на нем казались смутно очерченными прямоугольниками. Я отправился вслед за Альбертом.

— Тебе вовсе не обязательно торчать на улице, парень. Из Малой Гостиной можно отлично разглядеть весь дом. У меня есть бинокль. — Мы вернулись в дом, в Малую Гостиную, и я извлек из ящика старый медный театральный бинокль, не столь сильный, как полевой, к тому же придававший контурам предметов некий фиолетовый ореол. Мы подошли к самому дальнему, Северному окну, и я настроил бинокль для Альберта. — Если у тебя глаза такие же хорошие — или такие же плохие, как у меня, — увидишь то же самое. — Я передал ему бинокль. — Видишь, входная дверь приоткрыта? Все твои подозрения на пустом месте. Если бы они нежились в любовном гнездышке, они бы входную дверь открытой не оставили? Как ты до такого дошел? Как вообще можно так себя распускать? — Старик продолжал таращиться, вжимая медь в гусиную кожу глазных впадин. — Вы часто бываете неверны друг другу? — спросил я и торопливо продолжил: — Фредди часто тебе изменяет?

— А вы друг другу никогда не изменяете? — в свою очередь проскрипел «старик», пожираемый невероятной ненавистью. Он опустил бинокль и попытался, как идиот, протереть мелкие линзы концом рукава, но, разумеется, вместо этого замазал их кожей запястья.

— Нет, ни в коем случае, — мирно сказал я, оттирая стекла уголком тюлевой гардины.

— Вот Виллем, например — часто он тебе изменяет? — весьма категорично осведомился «старый» явно недовольным тоном, поскольку не хотел бы доставить мне удовольствия думать, что Тигр может быть мне верен, а Тигру — что тот может быть мне неверен; уж что выросло, то выросло, но ничего хорошего, слава тебе Господи, никогда у него не росло.