Милые люди

Здесь было много наших знакомых. Например, бабушка, которая снимала участок по соседству с лепидоптерологом и иногда приглашала нас выпить чаю, желая на самом деле продемонстрировать, какой вкусный у нее получается сливовый пирог. Никто и никогда не был против удовлетворить ее тщеславие причмокиваниями и похвалами, потому что пироги у нее и вправду были образцово-показательные. Здесь же была и Лариса Борисовна, которая всегда, и зимой и летом, ходила во всем вязаном, причем личного производства. Жители домов на одной линии с ее дачей (те, что стояли напротив, она почему-то не уважала) были одарены как минимум одной вязаной брошью. Сегодня она была в легкой панаме цвета взбитых яиц и платье, чуть более откровенном в силу крупности вязки: в дырки между петлями можно было увидеть много чего неинтересного. Даже летнюю обувь она умудрялась вязать, привязывая чудные нити к подошве, нещадно отнятой у магазинного образца. Заметили мы и бабусю-ромашку Кузьминичну. Она светилась энтузиазмом, как лампочка Ильича, и была ответственна за распространение по дачному поселку общественно-социальной повестки. Именно она печатала листовки, например, про то, что лес надо беречь, а мусор сортировать, организовывала старушечьи посиделки тридцатого числа каждого месяца, где якобы обсуждались насущные вопросы, а на самом деле игрался дурачок под вишневый портвешок.

Все вместе мы представляли прекрасный социальный слой, который я бы назвал престарелой интеллигенцией. Мы не были богаты, но и не страдали от бедности, и могли позволить себе пару раз потратиться на интеллектуальное развлечение в этом тихом краю. Да, у большинства из нас стоптаны подошвы туфель или протерты ремни и ручки сумок, но в нашей среде было принято тратиться совсем на другие вещи, которые, конечно, и вещами совсем не были.

Присутствовала еще пара залетных женщин из Риги, и, хотя они были моложе, очевидно, тоже разделяли нашу философию растрат.

Ну а если совсем так честно, выглядели мы, конечно, бедновато, старовато и местами неопрятно.

Но и Хамелеонов, сам Хамелеонов был как будто эссенцией нашего образа: откормленный и круглый, как прозрачный надувной шар зорб[14], в котором крутятся люди по склонам, чтобы добыть немного ребяческого адреналина. Он тоже потел, как и мы, к тому же надел абсолютно неподходящий к низу верх: аляповатая майка в стиле пэчворк[15] только изредка прикрывала волосатое пузо, и он неустанно ее одергивал маленькой ручкой, которая совсем не подходила к телу, как будто руку пупса по ошибке пришили к туловищу Карабаса-Барабаса, – но только первые пятнадцать минут.

Потом он как-то расслабился и простодушно почесывал смирившийся с обнаженкой жир, избавившийся от ненужного прикрытия в виде майки, которая не могла справиться с поставленной задачей по определению возможностей, отведенных ей на китайской фабрике.

Мне кажется, у дам это даже не вызывало брезгливости, но восторг аутентичности. Чистый жанр без примеси «казаться, но не быть».

Настал черед задавать вопросы. Мы с другом подтянулись, взбудоражились: вопросов у нас было, и немало, но честь обратиться к лектору первой выпала женщине с предпоследнего ряда. У нее пару раз сорвался голос от волнения, но сам вопрос был достаточно остроумным, и мы в ожидании уставились на светило, думая, что же оно скажет.

То, что было дальше, нельзя назвать никаким другим словом, кроме как мерзость. Он брезгливо осмотрел ее – от поношенных туфель до макушки, – тяжело вздохнул и ответил такую несусветную грубость, что у нас с товарищем чуть глаза не выкатились из орбит. Это было настолько инородно в этой комнате умных и воспитанных людей, что мы все как бы застыли одной массой, как будто в надежде, что вот Хамелеонов сейчас улыбнется и поправится, и все это рассеется как чад, и мы не будем вынуждены думать о нем плохо. А думать плохо о том, о ком ты до этого довольно долго думал хорошо, это же тоже своеобразное испытание, своеобразное упражнение души, которое нам совсем не хотелось выполнять тем спертым, но все равно прекрасным летним днем, там, где за окном песчаные дюны, и сосны, и можно ловить бабочек. Но морок не спадал, и его пресвятейшество скривило усатые губы и окинуло уже нас всех презрительным взглядом:

– Кто еще хочет меня о чем-нибудь спросить?

Мы были уверены, что никто из нас, оплеванных и презренных, уже никогда и ни о чем не захочет его спросить, но нашелся смелый парнишка, единственная молодая кровь, правда, точно такая же с виду бедная, как и все остальные. И обтрепанные ремешки рюкзака, и видавшая виды обувь – все было при нем в ансамбле с прыщами и жирными волосами. Он спросил что-то про магический реализм и его роль в связи с темой лекции. Но Хамелеонов был явно раздражен этим вопросом настолько, что пошел на откровенную грубость. Он прервал студента:

– Я вас прерву.