Милые чудовища

— Именно в этот трагический момент на сцене появился ваш покорный слуга, — громко заклекотала самка и слегка поклонилась. — И, конечно же, моментально оценил ситуацию, забрал дракона подальше от скользких лап оборотня, заставил Ватрушку срыгнуть проглоченное, сделал с колес копии, немного изменив порядок зубцов, и позволил вашему иностранному проныре их украсть и скопировать еще раз — в общем, проявил себя знатным молодцом или преданным подданным своей страны, как вашему превосходительству больше нравится. И все это, заметьте, за крайне умеренную плату.

Альберт Марсельевич отложил огненную пугалку.

— А что же случилось с часами?

— Тут я, к сожалению, не могу удовлетворить ваше любопытство. Замечу только, что для родного сына следует нанимать более ответственного воспитателя, чем иностранный шпион. А теперь позвольте откланяться, меня ждут мои милые чудовища. — Черная самка соскочила со стула. — Нет, не надо, не провожайте. У вас сейчас, должно быть, совсем другие заботы.

Уже у самой двери она вдруг снова обернулась.

— И, ваше превосходительство, позвольте последнее замечание: я не любитель орденов и почетных грамот и, как скромный человек, предпочитаю нескромные банковские чеки.

После того как за настырной закрылась дверь, Хозяин восхищенно пробормотал: «Каков шельмец!» — и, растеряв всю свою солидность, бросился к блестящим раковинам в углу, которые иногда прикладывал к уху, чтобы разговаривать.

Криз

Граф Персиков-Уваровский в защитном колпачке на усах, его жена, урожденная княжна Абрикосова, в чепце и папильотках, их дети — две опухшие ото сна девочки восьми и десяти лет, гувернантка Эмилия Карловна в халате, но с лорнетом, дворецкий Герасим Зосимович в ливрее поверх ночной рубашки и горничная Дуся столпились вокруг белого фарфорового унитаза, прислушиваясь к бульканью воды.

— Вроде бы нет, — несмело сказал граф.

— Ш-ш-ш-ш, — шикнула на него графиня так, что многочисленные папильотки в ее волосах интенсивно затряслись.

— Кажется, что-то булькает, — пискнула гувернантка.

— Ой! — прикрыла рукой рот горничная.

— Булькает! Булькает! — радостно подхватили девочки и запрыгали.

— Герасим, проверь, — капризно приказал хозяин унитаза и всего дома.

Дворецкий нервно пожевал пухлые губы, сделал вид, что закатывает правый рукав, но быстро передумал.

— Вот что, ваше сиятельство, я, кажется, знаю, о ком идет речь в газете, давайте лучше пошлем лакея за специалистом.

За три дня до…

I

Ранним утром Модест Дионисович Хлыщев, вполне уже солидный мужчина сорока одного года от роду, одетый в легкомысленный, но остромодный костюм в клетку с увядшей фиалкой в петлице, висел на ограде дома 21б в Пекарском переулке, вцепившись в железные прутья витой решетки. В таком преглупом положении он провел уже минут десять и даже был обруган дворником, грозившимся позвать городового, но позиций не сдавал, лишь лицо его, слегка помятое после ночных гуляний, все больше принимало выражение, которое скорее подошло бы несчастному орангутангу в клетке.

Господин этот был небезызвестен в Князьгороде. Семейство Хлыщевых издревле занималось торговлей вином, сырами, орехами и сухофруктами. Дед Модеста Дионисовича даже в шутку назвал своего наследника в честь бога виноделия, чтобы вырос из него легкий в общении человек, достойный продолжатель династии. Но, видно, судьба этого славного рода не сильна была в греческой мифологии. Оттого-то Дионис Лукич вышел субъектом на редкость угрюмым и хватким, что бульдог, сам же сына своего и наследника назвал Модестом, дабы вырос скромным и почитающим родителей. Снедали солидного купца странные опасения: вдруг во втором поколении легкомысленное отчество возьмет да и испортит мальчику характер.

Любой, кто видел Модеста Дионисовича со стороны в это утро, мог подтвердить, что родительские опасения оказались не напрасны: похоже, судьба не знала не только греческой мифологии, но и латыни.

Но вот на пороге дома появилась высокая фигура, затянутая в полосатый спортивный костюм.

— Пс-с-с, пс-с-с, — стал издавать призывные звуки Модест Дионисович, одновременно подтягиваясь на перекладинах ограды. — Беня…

Полосатый оглянулся, совершенно определенно заметил Хлыщева, но тут же сделал вид, что никакого господина в клетчатом на заборе нет, ибо рыцари Британской империи не отзываются ни на какое «пс-с, пс-с», а уж имя «Беня» и вовсе оскорбляет аристократический слух сэра Бенедикта Брута.

— Беня! — решил, что его призыв был недостаточно громок, висевший.

Чья-то рука тут же схватила его за шиворот.

— А нут-ка, пройдемся, господин хороший, до околоточного. Я ж предупреждал, неча тут прыгать, как обезьян в клетке. Ишь, винным духом-то разит!

Модест Дионисович обернулся и вновь увидел дворника. От того, к слову, тоже потягивало не утренним чаем, но разве возразишь?

— Оставьте, Сильвестр. Это ко мне, — раздалось из-за забора. Полосатый любитель утренних упражнений все же сжалился над знакомцем.

— Кто бы сомневался, — буркнул дворник, отходя в сторону. — Они, когда к барыне ходили, вид имели поприличней. Тьфу!