Миллениум. Тетралогия. (ЛП)

– Закажи нам с Уильямом Боргом ланч в ресторане «Стурехоф»[53], немедленно. Если Борг занят, скажи ему, что это важно. Он сможет даже получить прибавку к зарплате, – сказал Уве и подумал: «Почему бы и нет? Если он согласится помочь мне в этой неразберихе, ему вполне можно будет немного подкинуть».

Ханна Бальдер стояла в гостиной на Торсгатан и с отчаянием смотрела на Августа, который опять вытащил бумагу и мелки, а Ханне было дано указание ему препятствовать, и ей это не нравилось. Не то чтобы она ставила под сомнение советы и компетентность психолога, но все-таки полной уверенности у нее не было. У Августа на глазах убили отца, и если ему хочется рисовать, почему его надо останавливать? Правда, ему от этого, похоже, действительно становилось плохо.

Начиная рисовать, он дрожал всем телом, и глаза у него светились интенсивным, мученическим светом, да и шахматные клетки, распространявшиеся и делившиеся в зеркалах, казались странным сюжетом, учитывая то, что произошло. Но что она, собственно, знает? Возможно, дело обстояло так же, как с его цепочками цифр. Хоть она в этом ничего не понимает, для него это наверняка имеет какое-то значение, и, может – как знать? – при помощи шахматных клеток он пытается пережить страшные события… Не наплевать ли ей на запрет? Ведь никто не узнает – а она где-то читала, что мать должна полагаться на свою интуицию. Внутреннее чувство часто оказывается лучшим орудием, чем любые психологические теории, и поэтому она решила, невзирая ни на что, позволить Августу рисовать.

Но вдруг спина мальчика напряглась, точно натянутый лук, и Ханна все-таки подумала о словах психолога, растерянно шагнула вперед и посмотрела на лист бумаги. И вздрогнула от сильного неприятного ощущения – правда, поначалу не поняла, почему.

Те же шахматные клетки, размножающиеся в двух окружающих их зеркалах, причем поразительно умело изображенные. Но там присутствовало и кое-что другое – тень, выраставшая из клеток, словно некое чудовище, призрак, и это до безумия напугало Ханну. Ей даже вспомнились фильмы о детях, в которых вселяются злые духи. Она выхватила у мальчика рисунок и поспешно скомкала его, сама толком не понимая, зачем. Потом закрыла глаза, ожидая опять услышать хриплый крик.

Но крика не последовало – только бурчание, даже похожее на слова. Ведь этого не может быть! Мальчик же не разговаривает… Ханна приготовилась к припадку, к вспышке ярости, когда Август будет биться всем телом о пол гостиной. Однако припадка тоже не последовало. Сын молча и целеустремленно схватил новый лист бумаги и снова принялся рисовать те же шахматные клетки. И тогда Ханна, не видя иного выхода, просто отнесла Августа в его комнату. Потом она будет описывать это как чистый кошмар.

Мальчик пинался, кричал и вырывался, и Ханне едва удавалось его удерживать. Она долго лежала с ним в постели, крепко обхватив его руками, тоже готовая биться в истерике, и хотя она на мгновение задумалась, не разбудить ли Лассе и попросить его затолкать в Августа выданные им успокоительные таблетки, но быстро отбросила эту мысль. Лассе наверняка страшно разозлится, а сколько бы сама Ханна ни принимала «Валиум», давать детям успокоительное она терпеть не могла. Должен быть какой-то другой выход.

Она разрывалась на части, отчаянно перебирая возможности. Подумала о матери, живущей в Катринехольме[54], о своем агенте Мийе, о Габриэлле – приятной женщине, звонившей этой ночью, и опять о психологе, Эйнаре Форс… как-то там, который привез Августа. Он ей не слишком понравился. С другой стороны, психолог предлагал время от времени брать мальчика к себе, и в любом случае создавшаяся ситуация – его вина. Ведь это он сказал, что Августу нельзя рисовать, вот пусть теперь и разбирается…

Наконец отпустив сына, Ханна отыскала визитную карточку Эйнара и позвонила ему, а Август тем временем, естественно, бросился в гостиную, чтобы снова рисовать свои злосчастные шахматные клетки.

Эйнар Форсберг особенно большим опытом не обладал. Ему было сорок восемь лет, и благодаря глубоко посаженным голубым глазам, новеньким очкам от Диора и коричневому вельветовому пиджаку его легко можно было принять за человека умного. Однако все, кто пытался вступать с ним в дискуссии, знали, что в его образе мыслей присутствует нечто закоснелое и догматическое и что он часто прикрывает незнание заученными фразами и уверенными высказываниями.

К тому же диплом психолога Форсберг получил только два года назад. Первоначально он работал в пригороде учителем физкультуры, и если бы его бывших учеников спросили о нем, они, вероятно, дружно завопили бы: «Стадо, смирно! Копыта ровно!» Эйнар очень любил выкрикивать эти слова, как бы в шутку, когда хотел угомонить класс, и хотя никто из мальчиков отнюдь не считал его любимым учителем, дисциплины он действительно добивался хорошей, и эта способность убедила Форсберга в том, что его психологические способности могут найти лучшее применение в других сферах деятельности.