Милюков

Высылка открыла целое десятилетие, которое Милюков в воспоминаниях назвал «годами скитаний». Как мы увидим, эти скитания отнюдь не были мучительными — Милюков посетил и страны, где уже бывал, и незнакомые края, приобрел новый исследовательский и педагогический опыт, занимался активной общественной деятельностью, обзавелся массой новых знакомств с российскими эмигрантами и зарубежной интеллигенцией. Пока, однако, он оставался в близкой к Москве Рязани. Через десятилетия он признался, что покидал старую столицу, да и Московский университет не с болью, а с облегчением. Ему, стремившемуся к новым методам познания истории и в еще большей мере к общественной деятельности, направленной на обновление России, теперь претила обстановка в столичных мещанских кругах, которые ранее воспринимались как нечто естественное, а теперь вызывали раздражение каждой мелочью.

Особенно неприятны были слухи и сплетни в его адрес. В московских салонах рассказывали, каким неблагодарным оказался Милюков по отношению к своему учителю Ключевскому. Василий Осипович, преподававший историю великому князю Георгию и на этой почве общавшийся с Александром III, опубликовал в «Чтениях Императорского общества истории и древностей российских» заметку в память о почившем царе. Оттиск этого материала стал распространяться среди публики с приложением довольно беззлобной басни Ивана Крылова «Лев и Лисица»:

Лиса, не видя сроду Льва,
С ним встретясь, со страстей осталась чуть жива.
Вот, несколько спустя, опять ей Лев попался.
Но уж не так ей страшен показался.
А третий раз потом
Лиса и в разговор пустилася со Львом.
Иного так же мы боимся,
Поколь к нему не приглядимся.

Публика сочла, что это пасквиль на великого историка, и приписала организацию кампании Милюкову, который, по собственному утверждению, никакого отношения к ней не имел. Думается, он не кривил душой — такие истории были совершенно не в его духе. Он, однако, подозревал, что «добрым людям» удалось убедить Ключевского, что это — дело рук Милюкова. Выведенный из себя, он уезжал из Москвы с букетами цветов, преподнесенными гимназистками, и желанием быть подальше «от этой загнившей атмосферы»^{189}.

В голове покидавшего Москву Павла роились противоречивые мысли. Он воспринял свое удаление из Первопрестольной с чувством освобождения от рутины, но в то же время, поскольку следствие по его делу только разворачивалось, вполне резонно полагал, что в конце концов может оказаться если не в тюрьме или на каторге, то в лучшем случае в ссылке, скорее всего в Сибири. Сам того не ведая, историк превращался в творца истории.

К этому времени семья Милюкова пополнилась — родился второй сын Сережа. Анна, занятая заботами о новорожденном и совсем еще маленьком старшем сыне, надеялась, что из Рязани супруга никуда не отправят, и готовилась к переселению в близкую к Москве провинцию.

Создается впечатление, что и сам Павел, наблюдая, как расследуется его дело, со временем стал испытывать надежду, что наказание ограничится высылкой в Рязань. После недолгого проживания в гостинице он переехал в хорошую квартиру в центре города и даже перевез туда свою обширную библиотеку.

Развернулась работа над фундаментальными «Очерками истории русской культуры», которые Милюков начал писать еще в Москве. Ее разделы публиковались в журнале «Мир Божий», а затем готовились для отдельного издания.

За два с лишним года, проведенных в Рязани, Милюков сблизился с несколькими местными интеллигентами, главным образом земскими служащими и краеведами. Особое впечатление произвело на него общение с археологом Алексеем Ивановичем Черепниным. Именно под руководством Черепнина он, по собственному признанию, научился квалифицированно вести археологическую работу — от выбора места полевых исследований до бережного обращения с найденными артефактами и их идентификации.