Милюков

А вот исторические дисциплины поначалу разочаровали. Думается, что Милюков не был вполне точен в мемуарах, когда говорит: «История меня заинтересовала в университете не сразу»^{71}. Он скорее всего имел в виду не историю как процесс или науку, а способ ее подачи первокурсникам. Он ожидал с первых университетских дней услышать о новейших, блестящих научных открытиях. Вместо этого пришлось слушать скучные лекции по древней истории профессора Владимира Ивановича Герье. Рассказывая о нем, Милюков в очередной раз проявил способность давать чисто субъективные оценки. Ему не нравились лекции, а потому он критически воспринимал и внешность преподавателя, которая «не располагала в его пользу», и «пожилой» возраст (на деле в год поступления Милюкова Герье было всего 40 лет).

Собственно говоря, речь скорее шла не столько о качестве лекций Герье, а о впечатлении, произведенном им на Милюкова. «Первая же встреча с ним в аудитории сразу оставила резко отрицательное впечатление. Он точно задался целью прежде всего унизить нас, доказав нам самим, что мы дураки и невежды»^{72}. А как, собственно, должен был смотреть профессор на зеленых первокурсников? У профессоров, как и у «обычных людей», бывали разные характеры, своеобразные черты. И нечего было сравнивать, тем более через 60 с лишним лет, общительного Фортунатова с сухим Герье и убеждать себя в невежестве ученого, который оставил ценные исторические сочинения по проблемам Античности и новой истории Франции. Другой известный историк Н. И. Кареев оценивал Герье совершенно иначе: «Можно не соглашаться с его философскими, общественными, политическими взглядами, но нельзя отрицать, что научные вопросы он ставил широко, идейно, с философским уклоном, чем он и привлекал к себе желающих заниматься историей»^{73}.

Из этих слов становится ясна причина, по которой Милюков через много лет столь уничижительно отзывался о Герье: явно вмешивалась политика. Герье не был чужд ее, бывал и председателем Московской городской думы, и членом Государственного совета, и деятелем партии октябристов, и активным сторонником аграрной политики П. А. Столыпина. Так что для Милюкова политическая деятельность Герье явно затмила его научную и преподавательскую работу.

Правда, в семинаре Герье Милюков написал работу о концепции французского историка XIX века Алексиса де Токвиля, изложенной в монографии «Демократия в Америке», где обратил особое внимание на отстаивание автором демократического политического устройства, основанного на равноправных социальных отношениях^{74}.

Чтобы немного подзаработать, Павел брал у профессоров тексты их лекций, печатал их на пишущей машинке, а затем продавал студентам. При этом он подмечал, что иногда тексты лекций почти полностью повторяли учебники, написанные другими авторами, что также отнюдь не способствовало авторитету университетских преподавателей.

Не заслужил его похвалы и только что упомянутый Николай Иванович Кареев, 28-летний начинающий ученый, который в 1878/79 учебном году прочитал второкурсникам курс истории XIX века в качестве «стороннего», то есть внештатного преподавателя. Как и другие студенты, Милюков счел, что со стороны Кареева было «непростительной дерзостью» вторгаться в современность. Кроме того, у Милюкова была особая причина для неприязненного отношения к Карееву: оказалось, что они стали ухаживать за одной девушкой. Что собой представляла эта особа, неизвестно, но она отвергла обоих, породив у Павла неприязненное чувство не столько к ней, сколько к сопернику, оставшееся надолго. В его бумагах сохранились тезисы резко отрицательной рецензии на докторскую диссертацию Кареева «Основные вопросы философии истории» (1884)^{75}. Скорее всего придя к выводу, что он относится к ученому предвзято, Милюков рецензию не опубликовал.

Однако негативные впечатления от преподавания исторических дисциплин скоро сменились новыми оценками, связанными с появлением на студенческом горизонте новых ученых, из молодого поколения, которые не просто вносили свежую струю в овладение знаниями, но и приучали к аналитической работе, стремясь вывести историческую науку на принципиально новую тематику, перейти от фактологического воспроизведения царствований и режимов с их внутренней и внешней политикой и особенно войнами к исследованию общественных структур, взаимоотношения экономических, политических и идеологических факторов, к анализу новых источников, которые в огромном количестве хранились мертвым грузом в архивах.

На первое место в кругу интересов Милюкова история выдвигалась постепенно. Через много лет он писал младшему сыну, ставшему студентом, что «несколько раз менял намеченные предметы деятельности, иногда разочаровывался в них, иногда признав себя менее пригодным к одним, чем к другим, и решившись самоограничиться»^{76}.