Милюков

Постепенно между Милюковым и ближайшим окружением Корнилова возникало напряжение, поскольку генералитет высокомерно относился к гражданским лицам, препятствовал созданию политических партий, не выслушивал рекомендаций. Душа Павла Николаевича была разрываема противоречиями: с одной стороны, он не просто одобрял временное введение военной диктатуры, но был одним из главных ее инициаторов, с другой — считал, что и при военной власти высшее командование должно быть окружено своего рода «когортой мудрецов» — опытными политиками, чьи рекомендации (разумеется, не в военной сфере, а в хозяйственной и социальной) следует безусловно учитывать.

Единственным близким Милюкову в среде генералитета Добровольческой армии был М. В. Алексеев, с которым установилась активная переписка. Но пожилого и болевшего генерала довольно быстро отстранили с решающих позиций, и он жаловался Милюкову: «Трудно чувствовать и сознавать себя более ненужным, лишним, ни для кого не интересным, как чувствую это я и все мои сотрудники»^{717}.

Видя, что Добровольческая армия пока еще малоспособна к активным боевым действиям и пессимистически (в значительной мере под влиянием писем Алексеева) относясь к ее будущему, сознавая, что его советы остаются втуне, Милюков в начале лета 1918 года отправился из Ростова в Киев. У Павла Николаевича было немало знакомых среди украинских либералов и умеренных социалистов, включая профессора Грушевского, который как раз в это время стал председателем национально-демократического органа власти — Центральной рады. Милюков полагал, что его посильное содействие национальному строительству независимой Украины будет способствовать оживлению внимания к нему в России.

Однако как раз в это время Центральная рада была свергнута. 3 мая Милюков написал Алексееву, что всё же собирается отправиться в Киев, чтобы выяснить характер происшедшего переворота^{718}.

На Украине

В условиях развертывания Гражданской войны поездка проходила с многими непредвиденными осложнениями. Вначале пришлось остановиться в Новочеркасске, объявленном атаманом Петром Николаевичем Красновым столицей независимой Донской казачьей области. 20 мая состоялась встреча, на которой донской атаман принял предложение внести в его декларацию уточнение о сохранении самостоятельности Донской области «до образования в той или другой форме объединенной России»^{719}.

В Киев Милюков приехал 10 июня после долгого и мучительного путешествия по железной дороге с продолжительными остановками, связанными с крушением двух следовавших перед его составом поездов из-за «развинченных рельсов»^{720}.

В соответствии с условиями Брестского мирного договора на территории Украины, объявившей себя независимой, были размещены германские войска. Милюков недооценил «германский фактор», который в сложившихся условиях оказался решающим. Немецкое командование сочло правительство Центральной рады слабым, неспособным выполнить обязательства по поставке в Германию хлеба и сырья. В результате главнокомандующий группой войск «Киев» фельдмаршал Герман фон Эйхгорн, возглавлявший оккупационную армию, с санкции своего правительства дал согласие на свержение Рады.

Переворот, произошедший 29 апреля 1918 года, был чисто германским проектом. Он привел к власти гетмана Павла Петровича Скоропадского, бывшего генерал-адъютанта Николая II, который еще летом 1917 года начал украинизацию вверенных ему частей, получивших затем название вольного казачества.

Имея в виду, что новый государственный порядок на Украине был направлен против социалистических экспериментов Центральной рады (для крупного помещика Скоропадского была неприемлема аграрная политика Рады, направленная на передачу значительной части земель бедному крестьянству), Милюков поддержал гетманское правительство, что вынудило его вступить в контакт с оккупационными властями Германии, то есть с теми, кого он считал заклятыми врагами России. До прибытия в Киев Павел Николаевич скептически относился к перспективам сотрудничества с командованием оккупационной армии и германскими властями. Он писал Алексееву из Ростова: «В данную минуту мне не ясно, хотят ли германцы заняться и русским севером, или они предоставят ему гнить на корню, удовлетворившись высасыванием богатого юга… Москва же им не так важна, и они могут тут показать пример «невмешательства» в наши внутренние дела и великодушие»^{721}. Бурные общественные процессы вынуждали вносить существенные тактические коррективы в общие политические построения.