Милая девочка

Разбираю вещи, купленные в городе: консервы и банки с кофе, сладости, мыло и липкую ленту. Чиню дверь. Протираю стол смоченным водой бумажным полотенцем. Все это лишь для того, чтобы не замечать, как медленно тянется время.

Собираю с пола грязную одежду девчонки. Хочу отругать ее за то, что она разбрасывает вещи где попало, но опять слышу, как она плачет.

Наполняю ванну водой. Стираю брюки и рубашку купленным мылом и вывешиваю во дворе. Так не может продолжаться. Этот дом наше временное пристанище. Заставляю мозг работать, чтобы придумать, что делать дальше, попутно коря себя за то, что не удосужился подумать об этом раньше, прежде чем увозить девчонку.

Она появляется в дверях ванной. Избитая, хромая. Нет, меня не гложет чувство вины, хотя я знаю, что это сделал я, там, в лесу, когда она собиралась бежать. Говорю себе, что, к счастью, теперь она ведет себя смирно, а от самоуверенности не осталось и следа.

Она поняла, кто здесь главный. Я.

Пью кофе, потому что водопроводную воду пить невозможно. Предлагаю ей и кофе, и воду, но она от всего отказывается. От еды тоже. Дело кончится тем, что я свяжу ее и затолкаю эту чертову еду ей в глотку. Пусть не думает, что я позволю ей умереть с голода. Только не после всего, что мне пришлось из-за нее пережить.

На следующее утро я захожу в спальню.

– Что будешь на завтрак?

Она лежит на кровати ко мне спиной в полусне, но слышит мой вопрос. Звук моего голоса заставляет ее подняться.

«Вот и началось», – думает она, не вполне понимая, что я говорю.

Ноги путаются в простыне. Не в силах убежать, она старается мысленно отстраниться от происходящего. Встает, спотыкается и падает на пол. Тело рвется куда-нибудь подальше от меня. Опираясь на стену, она поднимается, сжав в дрожащих руках простыню.

Я стою в дверях, и на мне та же одежда, что и всю последнюю неделю.

В ее опухших глазах ужас и страх, брови подняты, рот открыт. Она смотрит на меня, как на чудовище, собирающееся съесть ее на завтрак.

– Что тебе нужно? – всхлипывает она.

– Надо поесть.

Она шумно сглатывает.

– Я не голодна.

– Плохо.

Говорю ей, что у нее нет выбора.

Она идет за мной в комнату и смотрит, как я выливаю на сковородку то, что называется яичной смесью, но пахнет как дерьмо. Борясь с тошнотой, смотрю на поджаривающуюся жижу.

Она ненавидит меня, ненавидит все, что я делаю и говорю. Я знаю. Вижу это по ее глазам. Она ненавидит мою походку, немытые волосы, щетину, покрывающую подбородок. Ей отвратителен мой взгляд в ее сторону, интонации моего голоса, мои руки, каждое мое слово и даже то, как я открываю банки.

Но особенное отвращение она питает к пистолету у меня в кармане, заставляющему ее постоянно следить за своим поведением.

Говорю ей, что она больше не может безвылазно сидеть в спальне. Туда она войдет только перед сном. Все, я так решил. В течение дня она должна оставаться здесь, чтобы я ее видел и знал, что она поела, попила и сходила в туалет. Черт, приходится следить за ней, как за ребенком.

И ест она не больше ребенка – пару ложек того, пару ложек этого. Говорит, что не голодна. Ладно, она съела достаточно, чтобы не умереть. Остальное не важно.

Не спускаю с нее глаз, слежу, чтобы не пыталась бежать. Ложась спать, подпираю дверь тяжелым столом. Сплю я чутко. Пистолет всегда со мной. Проверяю ящики в кухне, чтобы убедиться, что там нет ни одного ножа. У нас лишь один перочинный нож, который всегда у меня в кармане.

Она не пытается заговорить со мной, да и я тоже. Какого черта? Я не собираюсь надолго здесь задерживаться. Весной здесь появится много приезжих, придется сматываться. Мне надо готовиться. Брошу девчонку, куплю билет на самолет и улечу отсюда. Надо успеть, прежде чем Далмар меня найдет. Надо успеть.

Что-то меня сдерживает. Что же мешает мне купить билет и сесть в самолет?

Гейб. До

Я стою на кухне в доме Деннетов. Миссис Деннет соскребает с тарелок остатки свинины, поданной на ужин. Отмечаю, что тарелка судьи вылизана дочиста, а на ее почти нетронутые куски мяса и горка гороха. Эта женщина чахнет прямо у меня на глазах. Из крана бежит кипяток, но она подставляет руки, кажется даже не замечая, и трет тарелки китайского фарфора с таким остервенением, которого я никогда не видел у моющих посуду женщин.

Я стою у стола в центре кухни – никто не предложил мне присесть – и оглядываю шкафы орехового дерева и мраморную столешницу. Вся техника стального цвета, а за такую плиту моя мать-итальянка многое бы отдала. Представляю себе трапезу в День благодарения без слез по поводу того, что вся еда остыла, и ужас оттого, что отец счел картофель недостаточно горячим.

На столешнице лежит фоторобот мужчины, составленный нашим художником со слов свидетельницы.

– Значит, это он? Этот человек похитил мою дочь? – Ева Деннет плачет и достает листок из файла. Она плачет уже давно. Отвернувшись к раковине, она пыталась справиться со слезами, надеясь, что звуки заглушает льющаяся вода.

– Мию видели с ним в прошлый вторник вечером, – произношу я, хотя к тому времени она опять поворачивается ко мне спиной.