— Это не значит, что вы — мой папа, это значит, что вы — мой сторож, — ответила я, стараясь сохранять ровный тон. — Вы несете за меня ответственность, только и всего — не стоит притворяться, что это не так.
Холланд нахмурился:
— Мила, ты результат долгих лет исследований, проект, в который вложили сотни миллионов долларов. Зря ты думаешь, что ты просто обуза. Ты важный элемент системы обороны вооруженных сил США. Честно говоря, настоящий шедевр.
Его рука вдруг со змеиной быстротой рванулась вперед, дотрагиваясь до моей. Длинные толстые пальцы едва успели коснуться моей кожи, но на этот раз я была не готова. Я отпрянула от отвращения, и генерал помрачнел еще сильнее.
— Ну-ну, а вот этого не надо. — Он достал из правого кармана брюк маленькую влажную салфетку, которой протер каждый палец на обеих руках, после чего убрал ее обратно. До меня донесся резкий запах.
Это объясняло запах спирта, который я почувствовала вначале.
— Вот так. А теперь давай-ка осмотрим тебя как следует.
Он скрестил руки на груди и, подняв палец, постучал им по гладко выбритому подбородку.
— Ты не подумай, что я не сочувствую твоей… ситуации. Просто Николь пошла на неоправданный риск. Можешь себе представить, какой ущерб вы бы нанесли стране, если бы тебя обнаружили наши враги? — Его глаза сузились. — У нас есть долг перед государством, Мила, Николь должна это понимать. И, видит бог, что бы она тебе там ни наговорила — ты не человек. И никогда им не будешь.
В его голосе не было ни резкости, ни жестокости, он даже не сердился. Просто говорил сухо, как будто объясняя устройство ламп на потолке. Отчего становилось только хуже.
Бледно-голубые глаза Хантера, его несимметричная улыбка — его лицо вспыхнуло в моем сознании, четкое, как на фотографии, и такое невероятно реальное, что, казалось, еще чуть-чуть, и он появится в комнате рядом с нами. В груди потеплело, появилось то ощущение парения, легкого головокружения, которое возникало, когда Хантер прикасался ко мне или наклонялся поближе, и я позволила этому ощущению пропитать меня, окружить, заново разжечь надежду, которую Холланд пытался уничтожить.
Нет. Так просто я не сдамся.
Я подняла подбородок и посмотрела на него с вызовом:
— Вы ничего обо мне не знаете. Уже ничего.
Холланд на миг поджал толстые губы, а потом расслабился, хрипло усмехнувшись. Сложив руки за спиной, он подошел еще ближе.
— Все еще кусаешься, понятно. Но неужели ты правда думала, что Николь сделала из тебя человека, просто подделав твой банк памяти и записав тебя в школу? — Он покачал головой и продолжил. — Она оказала тебе медвежью услугу. По правде говоря, это было жестоко с ее стороны — дать тебе ложную надежду, заставить поверить в заведомо ложные вещи.
Он наклонился, опершись руками о колени, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
— Не стоит цепляться за эти иллюзии, от них тебе не будет никакой пользы. В отлитие от Николь, я не стану тебе врать. Даю слово.
Увидев непокорное выражение моего лица, он вздохнул и выпрямился, качая головой.
— В любом случае, это не имеет значения. Теперь, когда ты снова у нас, мы найдем тебе — или твоим комплектующим — наилучшее возможное применение.
Моим
Мама. Если б только я могла поговорить с ней, хоть одну минуту. Просто убедиться, что она в порядке.
— Можно мне увидеть маму? Пожалуйста, — сказала я сквозь зубы, а мое желание ударить его все усиливалось. Пытаясь сдержаться, я начала сжимать руки в кулаки, все сильнее и сильнее.
Красная надпись возникла неожиданно, и я сразу разжала руки, встряхнув их, как будто это могло помочь выкинуть из головы эти слова, этот голос. Такое давление могло оказаться смертоносным.
Холланд покачал головой, по его лицу блуждала слабая улыбка.
— Боюсь, в настоящее время это невозможно.
— Почему? Что вы с ней сделали? — На меня накинулись ужасные мысли: представилось, как мама лежит в темной камере где-то в подвалах этого комплекса, без сознания после пыток, и ее кровь стекает на пол.
— Ничего. Уверяю тебя, Николь чувствует себя прекрасно. Ты правда думаешь, что я готов причинить ей вред? Особенно когда я знаю, что она — лучший способ обеспечить твое содействие?