Михаил Задорнов

Мы долго думаем, зато быстро соображаем. Долго думаем, где бы украсть; быстро соображаем, как это сделать. Только у нас в языке есть слово «смекалка». Другим это слово, видимо, не нужно за отсутствием самой смекалки. У нас есть «смекалка» и есть «тыковка»! Почесал тыковку — сработала смекалка.

Только наш в дорогом ресторане на Западе, съев суп, может смекнуть бросить в тарелку специально принесенную гайку и устроить скандал официанту за то, что ему принесли суп с гайкой. В результате — не заплатить за суп да еще и получить в подарок пышный десерт в качестве извинения за гайку в супе. После чего, почесав тыковку, бросить в десерт оставшийся болт от гайки и после очередного скандала запить все это подаренной от имени ресторана бутылкой бордо. И напоследок обматерить официанта, который все то время, пока он пил бордо, стоял рядом и смотрел, чтобы он не бросил в бордо еще какой-нибудь фланец!

Мы непредсказуемые люди! У нас любовь — с синяками, а добро — с кулаками. Мы гордимся выпитым и тем, что у нас самые сильные женщины.

— Моя-то, представляешь, сама насильника обезвредила… шпалой!

— Подумаешь! А моя голыми руками банки с грибами закатывает!

Мы настолько парадоксальны, что по праздникам желаем друг другу счастья в семейной и личной жизни…

— Женщина! Мы проводим опрос общественного мнения. Что вы можете сказать о любви?

— Ой, я не знаю, я мужу никогда не изменяла…

Мы иронизируем над словом «патриот», оскорбляем словом «интеллигент». Или еще хуже — «вшивый интеллигент». Это особенно наше выражение, потому что только у нас интеллигента могут довести до такого состояния.

Но самое главное — мы живем, не замечая всего этого. Зато с мечтой, что когда-нибудь нам обязательно повезет. Все-таки встретим по дороге на кладбище горбатого, хромого трубочиста с полным ведром мусора. Причем встретим обязательно на рассвете, хотя сами встаем в одиннадцать…

Критические дни Останкинской башни

Когда случился пожар на Останкинской башне и отключились в Москве все телеканалы и телевизоры замолчали, создав по домам беспокойную тишину, в городских аптеках, говорят, резко возросла продажа противозачаточных, потому что многие просто не знали, чем еще себя занять. Вот, оказывается, что раньше мешало людям любить друг друга — телевидение.

Конечно, многие это понимали и ругали наше телевидение, что оно мешает нам жить, радоваться жизни. Особенно «Новости», которые последние десять лет в погоне за рейтингом строились на всех каналах по одной и той же формуле: «Сегодня плохо, завтра будет еще хуже, а теперь о погоде».

Конечно, после ужасов новостей, перед сном, нас пытались успокоить западными триллерами, поскольку западные триллеры по сравнению с нашими новостями — сказка о Винни Пухе и Колобке.

Единственно, кто на эти ужасы реагирует — это женщины старшего поколения. Благодаря сериалам они давно уже живут в Латинской Америке и только два раза в день выезжают на лифте в Россию за продуктами. Конечно, все это еще густо разбавлялось телеиграми для особо одаренных среди слаборазвитых с вопросами типа: «Кто изобрел автомат Калашникова — Пушкин, кокаин. Мцыри или Муму? А хренотень — это женское имя, ругательство или тень, отбрасываемая хреном на другие растения?» И, наконец, реклама довела до того, что даже родилось проклятие: «Чтоб тебе всю жизнь по телевизору одну рекламу показывали!»

И вот, казалось бы, Господь Бог милостиво взглянул наконец в нашу сторону, отключил всю эту «хренотень». Мол, отдохните, а? Подумайте о вечном, о душе… Почитайте! Нет, нет, только не это. Как мне однажды сказала девушка-тинейджер: «Я что, дура, книжки читать? Мне ж тогда с подругами не о чем говорить будет».

Большинство населения обуял ужас — ящик замолчал! Черный траурный экран, ощущение медленно подкрадывающегося конца света. Страшнее, чем при путче — даже «Лебединое озеро» не показывают. У народа началась ломка.

Нашлись даже такие, которые совсем от нечего делать пошли смотреть на сам пожар. Потом рассказывали: «Синий дым на фоне рыжего заката. Такая красота!»

Толпа смотрела на пожар, не отрывая глаз, боялась пропустить момент, когда башня падать начнет. Кто-то, глядя на обуглившуюся башню, заметил в толпе, что теперь ее надо называть «Останкинская полукопченая».