Михаил Ульянов

«…Мы вдруг, как ветер повеет, заведём общества благотворительные, поощрительные и невесть какие, — читал Ульянов у бассейна из „Мёртвых душ“. — Цель будет прекрасна, а при всём том ничего не выйдет. Может быть, это происходит оттого, что мы вдруг удовлетворяемся в самом начале и уже почитаем, что всё сделано. Например, затеявши какое-нибудь благотворительное общество для бедных и пожертвовавши значительные суммы, мы тотчас в ознаменовании такого похвального поступка задаём обед всем первым сановникам города, разумеется, на половину всех пожертвованных сумм; на остальные нанимается тут же для комитета великолепная квартира, с отоплением и сторожами, а затем и остаётся всей суммы для бедных пять рублей с полтиною, да и тут в распределении этой суммы ещё не все члены согласны между собою, и всякий суёт какую-нибудь свою куму…»

Он улыбался. Глаза его синие, в которых отражалось небо и море, искрились от наслаждения Гоголем.

* * *

Лиловое Эгейское море дремало в час сиесты, ему лень было шевелиться после обеда. Перед закатом потянулись по обеим сторонам греческие острова, зеленоватые, сизые, розовые и — в сумерках — бурые, как спины переплывающих реку медведей.

Это не шутка, — вспомнились мне слова Бориса Пильняка, — что козы съели Малую Азию. Цветущая страна весёлой торговли, поэтов, философов, дионисийской морали — погибла не от войн и нашествий — ассирийцев, персов, римлян, турок, — но главным образом от коз, которые столетиями съедали побеги деревьев, уничтожали-уничтожали леса и рощи, высушили долины и реки, — и превратили зелёную Анатолию в безводные пески и камень.

Ночью с обеих сторон мерцали огни. Высунув голову в иллюминатор, я вглядывался в темноту Малой Азии и думал: быть может, как раз вот тут стоял священный Илион, а там, где маяк, из тростника выползли змеи и задушили жреца Лаокоона и его сыновей за то, что он предостерегал троянцев от деревянного коня. В Дарданеллах дул ветер, блестели в лунном свете волны — как три тысячи лет назад, когда проплывали здесь аргонавты, проплывал Одиссей…

Я подумал, что Ульянов замечательно мог бы сыграть Одиссея. Уже вернувшегося из плавания, умудрённого. Многих умудрённых мог бы сыграть. Притом не обязательно персонажей, героев, кем-то когда-то где-то уже сыгранных, — людей…

Но как же он однажды на даче, полагая, что остался один, все ушли за грибами, хохотал, читая Гоголя! По-своему хохотал. Не похоже на других. Будто что-то своё там вычитал. Будто приблизился к гению, писавшему и жившему, всё делавшему не похоже…

Глава одиннадцатая

24 июля, четверг. В море — порт Стамбул (Турция)

Ночью миновали пролив Дарданеллы. В предрассветной мгле вошли в Мраморное море. Под свинцово-дымчатым, с бледными бусинками звёзд небом оно, неподвижно-величественное, действительно было мраморным. Но назвали его, оказывается, не по цвету, как я полагал. На острове Мар-мара в западной части моря ещё в византийские времена добывали мрамор. Едва появился справа, над Азией, солнечный ободок, бескрайняя мраморная плита окрасилась ярко-розовым, затем цвета и блики менялись непрестанно, покрывали друг друга, перемешивались замысловато, как на палитре экспрессиониста, пока солнце не поднялось и не заволокло всё пространство до горизонта серебристо-сиреневое марево. Время от времени в этом мареве проявлялись, как на фотобумаге, встречные теплоходы, сухогрузы, военные корабли…

Ульянов вышел на палубу на утренний моцион. Я делал нечто вроде гимнастики. Прошёл навстречу «Белоруссии» американский вертолетоносец. Прошла баржа под французским флагом. Прошёл «Василий Шукшин» — и «Белоруссия», по приказу, видимо, нашего капитана, огласила анатолийские окрестности раскатистым оглушительным приветствием.

Ульянов долго провожал «Шукшина» взглядом.

— Вы были знакомы с Шукшиным, Михаил Александрович? — спросил я. — Что он был за человек?

— Да как знаком… Не близко. У Шукшина, как потом у Высоцкого, столько друзей, собутыльников образовалось после смерти — имя им легион. Я не из их числа, как ты понимаешь.

— Но всё-таки. Ведь гений, а?

— Я такие определения не люблю. Да, на мой взгляд, Шукшин — один из самых лучших не только современных писателей, но русских писателей вообще.

— Как вы с ним познакомились, не помните?