Михаил Ульянов

Ночью спешим курсом 65 на северо-восток к заветному БМРТ, чтобы сдать рыбу (если не успеем застать на месте или не примут, к утру пойдёт уже вторым сортом, а чуть позже и вообще смывать придётся за борт). Я стою рядом с капитаном Иванычем и слежу за показаниями монитора, расспрашиваю о работе, о жизни: мальчишкой был угнан с оккупированной территории в немецкий концлагерь, где находился в то время генерал Карбышев, ещё незамороженный, потом другой лагерь, где страшно били и чуть не сожгли за укрывательство еврейского мальчика, потом третий, скитания… «А что, Серёга, — говорит Иваныч, — не брешешь, что за дочку самого Ульянова выходишь?» — «Выхожу, — отвечаю не без пафоса. — Женюсь, то бишь». — «Анатолий говорит, п…т журналист, как Троцкий. Я не знаю. Может, мужики мои думают, что зять у Ульянова должен быть какой-то…» — «Какой?» — «Какой-то эдакий… Он сам-то мужик… настоящий, короче. Я слыхал, почти земляк, из соседней Сибири, верно?» — «Верно. Тысячи три-четыре вёрст отсюда родился — рукой подать…» — «Да нет, я не о том. Ты парень, Серё-га, нормальный, не как лектор какой-нибудь, которых засылают лекции читать, бля, про то, как за…сь у нас всё… Со всеми наравне работал, я видал. Но Михаил Ульянов… Михаил Ульянов, — повторяет капитан, вглядываясь в черноту за стеклом рубки, посверкивающую в лунном свете волнами. — Переодеть, гримировать даже не надо, и мог бы, как я, мэрээской командовать. Хотя не, мелковато для него, БМРТ — вот это по нём. Ему веришь. Наш он. Из самой глуби. Ты не обижайся на моих мужиков, Серёга».

Утром шторм совсем стих. Рыбу в последний момент сдали на БМРТ первым сортом, но к причалу шли не прямиком. «Что, Иваныч? — спрашивал я. — У меня вертолёт скоро, к вулканологам должен лететь». — «Успеешь ты к своим вулканщикам, — отвечал капитан, перегоняя „беломорину“ из одного угла рта в другой, пожёвывая стальными зубами; папироса гасла, он снова и снова прикуривал. — Сейчас проверим тут ещё в одной впадинке…» — «Крабы?! — вскричал я, когда увидел поднятый над кормой снюрревод, полный крабов, клешни которых торчали сквозь ячеи во все стороны. — Это ж запрещено». — «Запрещено, — согласился капитан. — Но мы ж не со дна соскабливаем, как япошки в наших водах, — мы бережно, аккуратно, своё ж добро, родимое…» Когда причалили, меня окружила вся команда, с которой ходил двое суток. Лица одутловатые, небритые и настолько дружелюбные, что в первый момент почудилось: навешают-таки люлей, чтоб не слишком выстёбывался. «Ты это, — просипел дракон, протягивая мне трёхлитровую банку с красной икрой и целлофановый пакет с чем-то бело-розовым килограммов на десять. — Не того…» — «Да я и так не того», — отвечал я, едва удерживая в пределах грудной клетки рвущееся наружу сердце, то ли после вчерашнего, то ли… «Мы тебе тут на свадебный стол: икра, крабы». — «Крабы?» — «Да ясно, запрещено, — вступил кандей. — Но только мякоть, — оправдался. — Самый что ни на есть деликатес». «Япошки за него под пули наших погранцов лезут», — пояснил чиф, протягивая мне второй пакет. «Я в курсе», — отвечал я, вконец растерявшись; не оставляло ощущение, что они издеваются, но они были вполне серьёзны и чуть ли не торжественны. «Ты скажи Ульянову, — попросил Дед, — что есть такие на Камчатке рыбаки: Иваныч, Василич, Мефодич, Анатолич, Саня… Простые русские мужики». — «И вот тебе ещё, — протянул мне дракон Мефодич высушенную, будто изящно изогнувшуюся, с большими прозрачными плавниками и выпученными глазами, с открытым ртом рыбину. — Рыба-дракон. В семейной жизни, как японцы говорят, приносит счастье. Ну, бывай, братан!» — по очереди все обняли меня, похлопали по спине, пожелали удачи. «Не забудь сказать Ульянову!» — крикнул вдогонку Саня…

Я брёл от набережной с пакетами, набитыми свежайшей, словно дышащей, крабовой мякотью и икрой. Качало, швыряло из стороны в сторону, как пьяного, хотя протрезвел. Я чувствовал себя и в самом деле не берущим в жёны, а выходящим за…

Хорошенькие стюардессы, с которыми летел на Камчатку, помогли мне сохранить деликатесы до Москвы, распихав по своим бортовым холодильникам. И тоже что-то (своё, девичье) просили передать артисту Ульянову.

На свадьбе в Доме приемов ЦК КПСС на Бронной (Михаил Александрович «пробил» чуть ли не через кого-то из членов Политбюро) оценили камчатских крабов по достоинству весьма достойные люди: артистка Юлия Борисова, писатель Юрий Нагибин, драматург Леонид Зорин, актёр и режиссёр Никита Михалков, режиссёр Роман Виктюк, журналист, бывший зять Хрущёва Алексей Аджубей (который через несколько лет в бане за кружкой пива с воблой произнесёт сакраментальную фразу: «Зять — понятие относительное»), министры, военачальники, послы, мои друзья из Швеции и прочих капстран, из-за дружбы с коими меня в капстраны не пускали, и пр. и пр. Было много цветистых тостов. Ульянов, счастливый, принимающий со всех сторон поздравления, танцевал с дочерью вальс, виртуозно в туре спускаясь с лестницы, усыпанной белыми, чайными, бордовыми, голубыми, розовыми розами…