Михаил Ульянов

— Не надо, Сергей, демагогии. Движение истории. Горбачёву история дала первое слово. Понимаю, что его ещё долго будут клясть, ругать, доказывать его вину. Но во что выльются начавшиеся при нём перемены, будет ясно и понятно много позже, быть может, через десятилетия. Выльется ли всё начатое в диктатуру — его будут обвинять одни. В окончательный развал и расчленение государства — другие. В демократическое правовое устройство общества — третьи будут клясть…

— А возможно ли в принципе правовое устройство общества в России?

— Теперь уже не знаю… Надеялись, верили, намерения были самые благие… но сам знаешь, куда ими дорога выстлана. А с эпохой Горбачёва кончилось моё прямое участие в политических организациях или органах, делающих политику. Я сознательно отказался от этого…

— Устали? Надоело? Разуверились?

— Да я и не был никогда политиком.

— Как же? А членство в ЦК, в Ревизионной комиссии, Верховном Совете?

— Да, был депутатом Верховного Совета СССР и других советов разных уровней, был членом ЦК КПСС — последнего ЦК. Но в те годы диктата партии было всё в политике просто: выбирали по принципу представительства. «Вот есть у нас в ЦК два сталевара, пять доярок, одна-две учительницы» — этакий пасьянс раскладывался. И кто-то спохватывался: «Артистов-то вообще нет! Давайте-ка Ульянова выберем!»

— Из-за фамилии? Однофамильства с вождём мирового пролетариата?

— Фамилия, может быть, тоже какую-то роль играла. И мои сыгранные роли: председателя колхоза, директоров заводов, комсомольцев-добровольцев, маршала, Ленина… Во время XXV съезда партии — я как раз сидел в кабинете секретаря нашего, Свердловского райкома партии — узнаю от него, что меня выдвинули в Ревизионную комиссию ЦК КПСС, он даже встал, помню, чуть ли не по стойке «смирно» вытянулся… Меня предварительно не спрашивали, ничего не обсуждали и не объясняли. А чего объяснять: партия прикажет — выполняй. А выполнять, кстати, что? Участие моё было чистой воды представительское. Меня ввёл в понятие о пользе такого представительства Константин Михайлович Симонов, выдвинутый в ту же Ревизионную комиссию от писателей. Он рад был и не скрывал своей радости — ведь судьба у него хоть и славная, но непростая: то назначали на какой-нибудь высокий пост, то снимали, то взлетал он во мнении власть имущих, то падал. «Это очень теперь поможет дело делать», — считал. И в каком-то смысле это помогало — отстаивать наши интересы, решать какие-то проблемы театра. Бегая по кабинетам — а я это делаю уже лет тридцать пять, — кое-чего добился: прописку для многих талантливых актёров, квартиры, лимиты на строительство детских садиков… Для меня открывались двери, закрытые для рядовых членов КПСС и уж тем более для беспартийных. Но это всё была ширма, в том числе и различные советы, ширма, за которой аппарат ЦК, аппарат государства делал своё дело. Яркая, цветастая по-восточному ширма с изображёнными на ней рабочим, крестьянкой, учёным, артистом, хлопкоробом, шахтёром… И представляли мы эту нарядную народную ширму по десять часов на заседаниях. Что было нелегко. С сознанием, что от тебя, по сути, ничего не зависит. Я выступал, конечно, особенно в последние месяцы работы ЦК — по поводу нашего Союза театральных деятелей, по поводу прессы… Но в основном мы были как нарядный узор в декоративном панно. За которым действовали «кукловоды». Там же сидел Александр Чаковский, главный редактор «Литературной газеты», Тихон Хренников, председатель Союза композиторов… Когда же нас, актёров, Кирилла Лаврова, Олега Ефремова, меня, выдвинули и мы прошли в уже демократическим путём избранный Верховный Совет СССР в 1989 году, мы только самую малость посомневались, понадеялись, что как-то будет по-другому, демократично… Но очень скоро поняли, что и в этом раскладе наша роль не более чем представительская. На сессиях Верховного Совета я окончательно понял, что там складывается своя игра. Я видел, как возникали, вырастали новые деятели, активные политики со своими целями, со своим апломбом… И когда прекратил Верховный Совет своё существование, для меня лично потери не было. На сессиях и съездах всё решается большинством голосов. И вовсе не потому, что я или кто другой сумел сказать что-то единственно важное и верное, честное, мужественное. А ведь начинали перестройку люди мужественные. Неизвестно было, чем вообще вся эта история закончится. Есть такой следователь прокуратуры, очень известный, он одесскую мафию в своё время пересажал, мы с ним во времена перестройки часто общались, — Асламбек Аслаханов, он сейчас то ли депутат, то ли в президентской администрации… Очень мужественный человек!

…Когда Ульянова не станет, Асламбек Аслаханов, советник президента России, вспомнит: