Михаил Тухачевский: жизнь и смерть «красного маршала»

Когда Тухачевский в тюремной камере составлял «План поражения», он опять хоть на короткое время окунулся в родную стихию стратегии. По тексту чувствуется, что писал его Михаил Николаевич с увлечением, на время забыв, в каком незавидном положении находится. А может, в глубине души надеялся, что Сталин оценит его, Тухачевского, широту мышления, профессиональную эрудицию и точность стратегического анализа и оставит в живых в качестве своего тайного советника по военным вопросам, под чужим именем, тогда как для всего мира маршал будет числиться расстрелянным как заговорщик и германский шпион. Ведь просил же Бухарин Сталина в письмах из тюрьмы права на жизнь под другой фамилией, хотя бы Петров, чтобы разрабатывать для партии политэкономию социализма и агитировать против Троцкого.

11 июня 1937 года Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Фельдмана, Эйдемана, Примакова и Путну судило Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР на закрытом заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей. Обвинительное заключение вечером 9 июня после встречи со Сталиным, Молотовым и Ежовым утвердил Генеральный прокурор СССР А. Я. Вышинский. В состав присутствия вошли маршалы С. М. Буденный и В. К. Блюхер, командармы Я. И. Алкснис, И. П. Белов, П. Е. Дыбенко, Н. Д. Каширин, комкор Е. И. Горячев, а также печально знаменитый председатель Военной Коллегии Верховного суда армвоенюрист 2-го ранга В. В. Ульрих, который и председательствовал на процессе, но фактически выполнял роль не судьи, а прокурора. Почти все судьи, кроме Буденного, Шапошникова и Ульриха, были впоследствии расстреляны. Блюхер был арестован и умер от побоев во время следствия, а Горячев, предчувствуя неизбежный арест, успел, подобно Гамарнику, застрелиться. К суду подсудимых тщательно готовили. Бывший следователь Авсеевич вспоминал: «После того как следствие было закончено, было созвано оперативное совещание, это было за сутки-двое перед процессом, на котором начальник отдела Леплевский дал указание всем лицам, принимавшим участие в следствии, еще раз побеседовать с подследственными и убедить их, чтобы они в суде подтвердили показания, данные на следствии. Накануне суда я беседовал с Примаковым, он обещал подтвердить в суде свои показания. С другими подследственными беседовали другие работники отдела. Кроме того, было дано указание сопровождать своих подследственных в суд, быть вместе с ними в комнате ожидания… Перед самым судебным заседанием по указанию Леплевского я знакомил Примакова с копиями его же показаний (чтобы не запутался бедняга в том, что насочиняли следователи. — Б. С.)… Накануне процесса арестованные вызывались к Леплевскому, который объявил, что завтра начнется суд и что судьба их зависит от их поведения на суде… Перед процессом Примаков вызывался к Ежову, там его, видимо, прощупывали, как он будет себя вести на суде, и, как он потом рассказывал, его уговаривали, что на суде он должен вести так же, как на следствии. Он обещал Ежову на суде разоблачать заговорщиков до конца». Как мы увидим дальше, Виталий Маркович свое обещание выполнил и перевыполнил, а вот Николай Иванович своего — сохранить Примакову жизнь — выполнять и не собирался.

Перед процессом всем обвиняемым разрешили обратиться с письмами на имя Сталина. Они каялись и просили пощады. Характерно письмо Якира, оглашенное на XXII съезде КПСС тогдашним главой КГБ А. Н. Шелепиным. Правда, Александр Николаевич некоторые пассажи предусмотрительно опустил (я эти места выделил курсивом): «Родной близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я всё сказал, всё отдал и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной Измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства… Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».