Михаил Строгов

— Лошадей! — потребовал он повелительным тоном человека, привыкшего отдавать приказы.

— Свободных лошадей у меня больше нет, — с поклоном ответил начальник станции.

— Мне нужно немедленно.

— Это невозможно.

— А что за лошадей вы только что запрягли в тарантас, который я видел у ворот станции?

— Они принадлежат этому пассажиру, — ответил станционный смотритель, указывая на Михаила Строгова.

— Пусть их выпрягут!… — заявил вошедший не допускающим возражения тоном.

Тут выступил вперед Михаил Строгов.

— Этих лошадей взял я, — сказал он.

— Не важно! Они нужны мне. Ну же! Пошевеливайтесь! У меня нет лишнего времени!

— У меня тоже нет лишнего времени, — возразил Михаил Строгов, стараясь сохранить спокойствие, дававшееся ему с трудом.

Надя стояла рядом, тоже спокойная, но в глубине души встревоженная возможным развитием событий, которого лучше было бы избежать.

— Хватит болтать! — рявкнул пассажир кареты. После чего, подступая к станционному смотрителю и угрожающе потрясая кулаком, перешел на крик: — Пусть выпрягут лошадей из тарантаса и запрягут в мою карету!

Станционный смотритель, смешавшись, не знал, кого слушать, и смотрел на Михаила Строгова, за кем заведомо оставалось право воспротивиться необоснованным требованиям пассажира.

Михаил Строгов мгновение колебался. Он не хотел пускать в дело свою подорожную, которая привлекла бы к нему внимание, не хотел и задерживаться, уступая лошадей, но при всем том не хотел ввязываться в драку, из-за которой могла сорваться его миссия.

Оба журналиста следили за ним, готовые, разумеется, поддержать своего спутника, если бы он обратился к ним за помощью.

— Мои лошади останутся при моей повозке, — сказал Михаил Строгов, не подымая голоса выше, чем позволительно простому иркутскому купцу.

Тогда пассажир ринулся на Михаила Строгова и, грубо схватив ого за плечо, закричал раскатистым голосом:

— Ах так! Ты не хочешь уступить мне лошадей?

— Нет, — ответил Михаил Строгов.

— Ну так вот, они достанутся тому, у кого достанет сил уехать! Защищайся, ибо пощады тебе не будет!

Произнеся эти слова, пассажир выхватил из ножен саблю и принял боевую стойку.

Надя кинулась к Михаилу Строгову.

Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ тоже устремились к нему.

— Драться я не стану, — просто сказал Михаил Строгов и, чтобы сдержать гнев, скрестил на груди руки.

— Не станешь драться?

— Нет.

— Даже после этого? — вскричал пассажир.

И прежде чем его успели удержать, рукояткой кнута ударил Михаила Строгова по лицу.

От такого оскорбления Строгов страшно побледнел. Раскрытые ладони его вскинулись вверх, словно собираясь в порошок стереть негодяя. Но высшим усилием воли он сумел овладеть собой. Поединок означал бы не только задержку, но и, возможно, провал всего дела!… Лучше уж потерять несколько часов!… Да! Но терпеть такое бесчестье!…

— Ну, теперь-то ты будешь драться, трус? — повторил пассажир, усугубляя насилие грубостью.

— Нет! — ответил Михаил Строгов, не двинувшись с места, но в упор глядя на пассажира.

— Лошадей, и немедленно! — рявкнул тот.

И с этими словами вышел из зала.

Станционный смотритель тотчас последовал за ним, успев, однако, пожать плечами и окинув Михаила Строгова неодобрительным взглядом.

Впечатление, произведенное этим инцидентом на журналистов, не могло быть в пользу Михаила Строгова. Они и не скрывали своего разочарования. Такой крепкий молодой человек — и дать себя ударить, не потребовав удовлетворения за подобное бесчестье! И они, ограничившись поклоном, удалились. При этом Альсид Жоливэ сказал Гарри Блаунту:

— Вот уж чего никак не ожидал от человека, который столь умело вспарывает брюхо уральским медведям! Неужели все-таки правда, что у мужества есть свой час и свой способ? Просто уму непостижимо! Пожалуй, остается только пожалеть, что нам не довелось побыть рабами!

Минутой позже скрип колес и щелканье бича дали понять, что почтовая карета, запряженная упряжкой тарантаса, стремительно покинула станцию.

Надя, казавшаяся безучастной, и Михаил Строгов, которого все еще била дрожь, остались в зале станции одни.

Царский гонец, не разнимая скрещенных на груди рук, опустился на скамью. И застыл словно каменное изваяние. Однако бледность на его мужественном лице сменилась багрянцем, никак не похожим на краску стыда.

Надя не сомневалась, что заставить этого человека стерпеть подобное унижение могли только высочайшие соображения.

И, приблизившись теперь к нему как в свое время он к ней — в полицейском управлении Нижнего Новгорода, — произнесла:

— Твою руку, брат!

И одновременно почти материнским движением стерла слезу, навернувшуюся на глаза своего спутника.

Глава 13 ДОЛГ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

Надя догадалась, что всеми поступками Михаила Строгова двигал некий тайный мотив, по какой-то неведомой причине Строгов не принадлежал себе, не имел права располагать собой и в силу этих обстоятельств только что героически принес в жертву долгу даже боль смертельного оскорбления.

Однако спрашивать у Михаила Строгова объяснений она не стала. Разве рука, которую она ему подала, не была уже ответом на все, что он мог ей сказать?