Михаил Строгов

И когда Альсид Жоливэ как-то спросил его, сколько лет он дал бы молодой ливонке, тот, прищурившись, абсолютно серьезно переспросил:

— Какой молодой ливонке?

— Черт возьми! Да сестре Николая Корпанова!

— А она его сестра?

— Нет, его бабушка! — возопил Альсид Жоливэ, возмущенный таким безразличием. — Сколько вы ей дадите лет?

— Если бы я присутствовал при ее рождении, то знал бы! — просто ответил Гарри Блаунт с видом человека, не желающего ввязываться в дискуссию.

Местность, по которой ехали сейчас оба тарантаса, выглядела почти пустынной. Погода стояла вполне хорошая, небо было полуприкрыто облаками, и особой жары не чувствовалось. При более мягкой подвеске экипажей ничего лучшего путникам не оставалось бы и желать. Они двигались, — как и полагается почтовым каретам в России, — с отменной скоростью.

Однако, если местность и казалась заброшенной, заброшенность эта имела прямое отношение к нынешним событиям. В полях — редко или совсем не встречалось тех бледнолицых степенных сибирских крестьян, которых одна знаменитая путешественница справедливо сравнивала с кастильцами — но без их спеси. То и дело попадались брошенные деревни, что указывало на приближение татарских войск. Жители, уводившие с собой верблюдов, лошадей и отары овец, находили прибежище на равнинах севера. Отдельные племена великой орды киргизских кочевников, сохранившие верность России, тоже перенесли свои юрты за Иртыш или Обь, лишь бы избегнуть разбоя, начинавшегося с приходом захватчиков.

К счастью, почтовая служба действовала пока что без перебоев. Равно как и телеграфная — во всех пунктах, которые еще связывал провод. На каждом перегоне смотрители в установленном порядке меняли лошадей. И на каждой станции сидевшие за окошечком служащие отправляли доверенные им послания, задерживая отправку лишь из-за правительственных депеш. Так что Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ пользовались этой возможностью в полной мере.

До сих пор поездка Михаила Строгова совершалась в сносных условиях. Царский гонец поспешал, не зная задержек, и если бы ему удалось обогнуть тот клин перед Красноярском, куда прорвались татары Феофар-хана, он мог достичь Иркутска раньше них и в кратчайшие сроки.

На другой день после выезда из Екатеринбурга оба тарантаса, проделав без каких-либо происшествий путь в двести двадцать верст, к семи часам утра доехали до маленького городка Тулугинска [61].

Полчаса ушло на завтрак. И путники тут же двинулись дальше с такой скоростью, которую можно было объяснить разве что обещанием лишних копеек. В тот же день, 22 июля, к часу дня оба тарантаса, проехав шестьдесят верст, достигли Тюмени.

В Тюмени, где обычно проживало десять тысяч человек, число жителей удвоилось. Такого оживления этот город — первый промышленный центр, созданный русскими в Сибири, известный своими прекрасными металлургическими заводами и медеплавильней, где отливали колокола, — никогда прежде не знал.

Оба корреспондента тотчас отправились за новостями. Известия, которые приносили с театра военных действий сибирские беженцы, были неутешительны. Среди прочего речь шла о том, что войско Феофар-хана быстро приближалось к долине Ишима; в частности, настойчиво повторялись слухи насчет того, что к татарскому главнокомандующему уже или вот-вот должен присоединиться полковник Иван Огарев. А следовательно, военные операции будут самым активным образом разворачиваться в направлении Восточной Сибири.

Что касается русских войск, то их приходилось вызывать главным образом из европейских губерний России, и поскольку находились они еще достаточно далеко, то противостоять нашествию не могли. Тем не менее казаки Тобольской губернии ускоренным маршем направлялись к Томску в надежде отрезать татарским отрядам путь.

К восьми часам вечера тарантасы проскочили еще сорок пять верст и подъезжали к Ялуторовску.

Быстро сменили перекладных и при выезде из города переехали на пароме реку Тобол. Ее очень спокойное течение упростило операцию, которой предстояло повторяться еще не раз и, надо думать, в условиях не столь благоприятных.

К полуночи, проехав пятьдесят пять верст (58 с половиной километров), достигли села Ново-Заимского, оставив позади поросшие лесом косогоры — последние отроги Урала.

Отсюда по-настоящему начиналось то, что называют сибирской степью, которая тянется вплоть до окрестностей Красноярска. Это — равнина без конца и края, нечто вроде обширной травянистой пустыни, на краях которой земля и небо сливаются по четкой, словно циркулем очерченной, кривой. В степи этой не на чем остановить взгляд, — разве что на телеграфных столбах, расставленных по обеим сторонам дороги и гудевших на ветру проводами, словно струнами арфы. Да и сама дорога отличалась от остальной равнины лишь мелкой пылью, вздымавшейся из-под колес тарантаса. Если бы не эта белесоватая лента, раскручивавшаяся насколько хватало глаз, могло показаться, что вокруг — сплошная пустыня.