Михаил Юрьевич Лермонтов

Кольцов хорошо знал народную жизнь – это не подлежит сомнению, но сыном деревни, в тесном смысле этого слова, он не был: он не прожил с крестьянином всей его грустной и трудовой жизни, как прожили ее те из самоучек, которые родились и воспитались в деревне. Наконец, и литературное образование Кольцова исказило несколько его точку зрения на народную жизнь; поэт был воспитан на образцах сентиментальной и романтической литературы, на поэзии Пушкина и его друзей – поэзии возвышенной и спокойной.

Весьма заметное место среди лирических песен Кольцова занимают те песни, в которых поэт говорит о себе самом, о своих помыслах и надеждах, о своих духовных силах и своей жизни. Зависимость от внешних условий жизни, неудовлетворенная потребность духа, сила ума и чувства, гибнущая даром, тяготение какого-то злобного рока над человеком и отсутствие возможности устроить свою судьбу сообразно со своими понятиями и стремлениями – все эти печальные стороны несвободной и образованием не вооруженной жизни ярко проступают наружу в личной лирике Кольцова. Он развивает, в сущности, один мотив о несоответствии умственных и душевных сил человека с его положением, жалобу на то противоречие, в каком стоят законные желания и надежды с суровыми фактами.

«Мне даны от Бога море желаний, а с кузовок души», – писал Кольцов; а между тем этой души хватило на великое дело – на поэтическое воссоздание в образах некоторых сильных сторон народной души. Но этого Кольцову было мало. Роль наивного слагателя песен удовлетворяла его лишь наполовину. В нем жила еще иная потребность, потребность глубокого, философского мышления, жажда самого всеобъемлющего знания.

Трудно, конечно, определить с точностью, что именно заставило Кольцова так увлечься туманными философскими размышлениями. В нем не было настоящей способности к отвлеченному мышлению, но он, тем не менее, очень любил его. Очевидно, что эта работа мысли, хотя и не самостоятельной, давала ему немалое удовлетворение. Стремясь найти разумное объяснение всем явлениям жизни, философская система могла освободить ум Кольцова от унизительной мысли о господстве случая в жизни; она могла обещать ему ответ на тревожившие его нравственные вопросы; философия могла также удовлетворить в известном смысле его мистическому чувству, а также чувству религиозному, которые были сильны в его сердце.

Интерес к философии был для Кольцова интересом живым – потребностью его духа, вытекавшей также из простонародного склада его ума, в котором, как известно, слиты и смешаны и религиозные, и суеверно-мистические, и философские элементы.

И пусть теоретическая постановка вопросов доставляла большую трудность Кольцову – на его поэзии с философским содержанием – на его «Думах» – это не отразилось. Если вопросы, в них поставленные, не решены, если они иногда очень туманно выражены, то все-таки в «Думах» есть своеобразная красота настроения и образов. Как лирик Кольцов вернее сумел схватить впечатление, которое производит нерушимый вопрос бытия на душу человека, чем философскую глубину самого вопроса. Можно признать некоторые из его «Дум» неудачными, но в общем они составляют очень оригинальную попытку, и в нашей литературе им нет параллели.

Содержание «Дум» самое разнообразное – они касаются вопросов космологических, исторических и психологических и очень часто сбиваются на религиозную тему. Когда поэт чувствует, что вопрос превышает его силы (а это случается почти с каждым вопросом), он прибегает к молитве и ищет успокоения в религии —

Смелый ум с мольбою
Мчится к Провиденью:
«Ты поведай мыслям
Тайну сих созданий!»
Шлют ответ, вновь тайный,
Чудеса природы,
Тишиной и бурей
Мысли изумляя.
Что же совершится
В будущем с природой?
О! гори, лампада,
Ярче пред Распятьем!
Тяжелы мне думы,
Сладостна молитва!

[ «Великая тайна»]

Человеческому уму, как бы сильны и могущественны ни были его порывы, доверять нельзя: он не в силах проникнуть в тайны вселенной. Провидение владеет ими, и ум наш не перешагнет за границу мира – он всегда наобум мешает небылицу с былью («Неразгаданная истина»).

Но Кольцов не всегда так осторожен в оценке силы человеческого ума. Мешая сам небылицу с былью, он стремится истолковать вечные недоступные тайны вселенной. Он изображает нам весь процесс мировой жизни как царство Божьей воли, где в переливах жизни нет бессильной и бездушной смерти («Божий мир»). Он убежден, что весь мир есть проявление одной вечной мысли: