Михаил II

– Да понятно всё это и то, что за несколько часов из фронтового посыльного невозможно слепить камер-казака, но это, поручик, политика. Все считают, что в связи с войной в столице нет камер-казаков, да и гвардейские полки направлены на фронт. Иностранные послы, да и российская публика уверены, что предстоящая коронация нового императора будет бледной и вялой. Полностью соответствовать тому положению, которое сложилось в стране и на фронте. А тут вдруг новый император прибывает в сопровождении не только привезённых с фронта джигитов, но и камер-казаков. А на Дворцовой площади его встречают лейб-гвардейцы. Из Могилёва вместе с Николаем Вторым прибыли лейб-эскадрон лейб-гвардии гусарского и лейб-эскадрон лейб-гвардии уланского его величества полков. Там же будет построение и сводного полка Особой армии, который прибыл вместе со мной из Луцка. Они хоть одеты не в парадную, а в полевую форму, но всё равно бывшие гвардейцы и умеют держать строй. И выглядят как настоящие фронтовики, а это сейчас внушает большее уважение, чем напомаженные оловянные солдатики. То, что на Дворцовой площади будут представлены не только солдаты, в срочном порядке переброшенные из действующей армии, но и лейб-гвардейцы, понимающему человеку говорит о многом. О том, что Россия отнюдь не находится при последнем издыхании. Есть у страны ещё резервы, если она может содержать гвардию. Это важно показать не только иностранцам, но и россиянам. Всяким там революционерам и прочим деструктивным элементам. Чтобы они поняли, что, несмотря на их усилия и пропаганду, у власти имеются надёжные части, способные их придушить, если они начнут дёргаться. Понял, поручик, для чего нужен этот маскарад?

– Так точно, ваше величество!

– Ну, тогда иди за своими подчиненными, которым предстоит играть роль камер-казаков. Господина Джонсона подождёте в прихожей. Он отведёт вас на склад, где лежит парадная казацкая форма. Имеющиеся у меня казацкие шашки захватит с собой господин Джонсон. Недостающие шашки старший конных ординарцев получит у командира Ингушского конного полка, генерал-майора Меркуле. Кто, кстати, будет командовать конными ординарцами?

– Подпрапорщик Игнашевич, ваше величество!

– Передай этому Игнашевичу, что ингуши будут ожидать императорские автомобили возле Южной рощи. Конные ординарцы под его командованием не позже девяти часов утра тоже должны прибыть туда, получить недостающие шашки и, когда автомобили появятся, сопровождать «Паккард». Он займёт место в середине кортежа, джигиты будут со всех сторон, и публика вряд ли поймёт, что камер-казаки ряженые и сёдла у них потёртые, а кони не одномастные рысаки. Всё, поручик, действуйте, время пошло!

После ухода поручика Кац попытался затеять разговор о дилетантской, с его точки зрения, затеи с превращением полевых связистов в камер-казаков. Но я его не слушал, сил уже не было что-то логически объяснять. Устал я за этот сумасшедший день. Вместо объяснений я начал жаловаться своему другу на несчастную долю монарха, которого каждый может обидеть, вместо того чтобы помочь. И всё это я делал, связываясь по телефону с генерал-майором Меркуле – нужно было распорядиться, чтобы тот подготовил для передачи Игнашевичу шашки. Перед тем как командир Ингушского полка подошёл к телефону, я объяснил Кацу свою затею одной фразой:

– Отстань, смерд! Я царь, чего хочу, то и ворочу!

Стандартный ответ на некоторые необъяснимые поступки несколько снизил занудство Каца. А совсем его словесный вулкан прекратил извергать разные гадости после окончания разговора с Меркуле, когда я заявил:

– Слушай, Кац, а не хлопнуть ли нам по пятьдесят грамм шустовского, и в койку? У меня голова сейчас совсем мутная, нужно хоть немного поспать, а то завтра такого понаделаю, что потом год будем разбирать. Ты давай заканчивай с Силиным и прочими делами, а я чувствую, что если сейчас не лягу, то завтра резьба может сорваться, и я начну рвать и метать в этом долбаном Сенате. Сволочи, довели страну до революции, а я должен им улыбаться и говорить не то, что думаю.

Кац правильно понял крик моей души – перестал зудеть, а молча взял недопитую бутылку коньяка и наполнил им всё еще стоявшие на столе рюмки. Выпитый коньяк не развязал моему другу язык, видно я послал ему сильный посыл. После опустошения рюмок Кац пожелал мне хоть немного поспать и выбросить из головы все дурные мысли. Оставшись один, я не пошёл в спальню, а, как бывало уже не раз, не раздеваясь, пристроился спать на диване. Слава богу, в кабинете в шкафу имелись подушка и плед.

Глава 12

Уснул я практически сразу, но даже во сне голова была забита мыслями о предстоящем событии. Вернее, я повторно, но уже во сне прослушал лекцию обер-церемониймейстера двора барона Штакельберга. Свою лекцию барон начал с исторической справки, сказав: