В соборах, церквах, музеях она задавала вопросы, на которые заранее знала ответ. Спрашивала, чтобы поправить гида, могла что-то дополнить или величественно с чем-то согласиться. Это были ещё только намёки — показать себя, даже перед гидом; ещё только зачатки будущего — наигранность, искусственность в глаза тогда особенно не бросались. Для каких-то неприятных выводов повода не было, в конце концов, женщина имеет право на слабости. Слухи о ней мне по-прежнему казались преувеличенными.
Но вести себя я стал осторожнее.
У неё была своя связь с Михаилом Сергеевичем, тем не менее она спрашивала меня каждое утро:
— Какая информация из Москвы?
Она старалась выяснить новости по моим каналам, как будто ждала чего-то. Чего? Можно было лишь догадываться: тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Устинович Черненко был тяжело, неизлечимо болен…
— Всё в порядке, всё нормально. Ничего чрезвычайного, — отвечал я.
Поездка проходила увлекательно, мы колесили на машинах по самым заповедным уголкам страны, принимали нас всюду очень тепло. Мы с удовольствием обменивались впечатлениями о габровцах, о музеях. В один из замечательных вечеров для нас в ресторане пели и плясали цыгане. Однажды Раиса Максимовна сказала:
— Михаил Сергеевич прилетит в Болгарию, и наш дальнейший визит будет совместным.
Последнее солнечное утро застало нас в Варне, отсюда мы должны были лететь в Софию: прибывал Горбачёв. Снова, как всегда:
— Какая информация из Москвы?
Мои догадки подтвердились. В самолёте в этот последний совместный наш с ней перелёт Раиса Максимовна интересовалась подробностями моей службы у Брежнева, расспрашивала, как была организована охрана, кто подбирал обслугу, каков был состав обслуживающего персонала — повара, официанты, уборщицы, парковые рабочие… кто ещё? Расспрашивала о структуре и взаимоотношениях охраны и обслуги.
— Возможно, к этому разговору мы ещё вернёмся, — сказала она и подвела итог поездки: — Всё у нас прошло вроде нормально, всё хорошо.
Тайное стало явным. Черненко был ещё жив, и жить ему оставалось ещё полгода, а Раиса Максимовна уже готовилась стать «первой леди» страны.
В. Прибытков:
— Да, готовилась! Готовилась столь интенсивно, что хочешь не хочешь, а подозрения усиливаются. В одну цепочку выстраиваются: копчёная скумбрия «а ля Федорчук» (попробовав которую, Черненко слёг и уже больше не оклемался. — Н.3.), рекомендация высокогорного курорта «а ля Чазов и Горбачёв» (что было противопоказано больному астмой Черненко. — Н.3.), нетерпеливые ожидания чего-то «а ля Раиса Максимовна» и непонятная, необъяснимая, скоропалительная, быстротечная смерть маршала Устинова!
В. Болдин:
— Положение М.С. Горбачёва оставалось неопределённым и неустойчивым. Окружение Черненко страшно боялось возвышения Михаила Сергеевича и делало всё возможное, чтобы принизить его роль в партии. Во время болезни Черненко вести Политбюро Горбачёву по-прежнему не доверялось, хотя руководитель, возглавляющий Секретариат ЦК, мог председательствовать и на заседаниях Политбюро. В традициях партии это правило существовало многие годы. Теперь же заседания Политбюро откладывались, и лишь тогда, когда перерыв становился очень большим, Черненко в последнюю минуту звонил Горбачёву и просил провести заседание. Такая манера приводила в бешенство Горбачёва. Он не был готов к ведению Политбюро, не знал вопросов во всей их глубине и искренне полагал, что подобные фокусы проделываются специально, чтобы поставить его в сложное положение, показать его некомпетентность. Не согласиться с ним в этом было трудно. Но Горбачёв остывал и в конце концов был доволен, что может возглавить заседание и сесть на место председателя.
Перечень вопросов, выносимых в ту пору на заседания, определялся в значительной мере помощниками Черненко и К.М. Боголюбовым, возглавлявшим общий отдел ЦК. Учитывая болезненное состояние Константина Устиновича, повестки Политбюро готовились короткими, серьёзные проблемы не выносились на обсуждение либо по ним не разворачивались дискуссии. Заседания, как и во времена Брежнева, заканчивались за 30–40 минут принятием подготовленных резолюций. Во время своего председательствования на Политбюро Горбачёв пока не менял практику, хотя уже и тогда старался обозначить глубину поставленных проблем, сложность их решения.
Из дневника В.И. Воротникова: