Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.

Документ для уяснения

«МЕДУНОВЩИНА»: ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

СЛАДКАЯ ФАМИЛИЯ, ГОРЬКАЯ СУДЬБА

^{Беседа А. Терехова с С.Ф. Медуновым (журнал «Люди», 1997 г., № 11)}

1997-й год. Медунову — 82 года. Он жил один в Москве, похоронив жену и сына. Это первое и последнее интервью Сергея Фёдоровича за период с 1982 года. Его жутко шельмовали, называли в прессе «преступником мирового масштаба», но ни один из авторов разоблачительных публикаций побеседовать с ним не пожелал. Через короткое время его не стало.

Интервью большое. Выберем фрагменты, непосредственно относящиеся к возникновению и мотивам раскрутки «медуновского дела».

— Кто настраивал Брежнева против вас?

— Горбачёв стучал и другие разные сволочи! Его Андропов специально посадил в Ставрополь смотреть за мной, всё докладывать. Я человек со сладкой фамилией и горькой судьбой!

— Андропов, единственный из членов Политбюро, никогда не отдыхал на краснодарских дачах. Ему климат не нравился?

— Ему Медунов не нравился! Он голову мне и оторвал. Уж и не знали, как подобраться: то предлагали возглавить ВЦСПС, то первым заместителем Председателя Совета Министров. Я отказывался: у меня ещё много задумок по Краснодарскому краю. Андропов и Брежнева донимал: надо с Медуновым что-то делать. Леонид Ильич возмутился: «Как можем мы его снять? За ним народ идёт! Какие показатели на Кубани!» Когда я пришёл, собирали сто тонн сильной пшеницы на весь край, а при мне 98% всего кубанского зерна — сильная и ценная пшеница. А миллион сто тысяч тонн кубанского риса? Мы полтора миллиона тонн рыбы в прудах выращивали! Город Сочи давал 60% семян белокочанной капусты в СССР…

— Вам приходилось обеспечивать отдых партийных руководителей… Кто из них был самый неприятный отдыхающий?

— Кандидат в члены Политбюро Долгих. Раков очень любил. А приезжал зимой. Значит, лезь в ледяную воду и подкармливай ему раков! А такой мерзопакостный человек оказался. На Секретариате ЦК выступил: воровство, дескать, у вас. Да, было и воровство! За всеми не уследишь! Все поля не объедешь! Но и какие успехи были!

— Вот смотрите. Есть действительно процветавший при вас Краснодарский край. И он не смог двинуть в Москву ни одного краснодарского уроженца. И есть соседний Ставропольский край, та же земля, тот же климат, очень скромные успехи, но Ставрополь выстреливал в Москву одного за другим: Булганин, Суслов, Кулаков, Андропов, Горбачёв, Мураховский, и только спустя десять лет пошли в Кремль краснодарцы — Скоков, Шумейко, Егоров.

— Горбачёва тянули наверх Суслов, Андропов и Кулаков. Поэтому Горбачёв и в ЦК раньше меня вошёл, и первым секретарём края раньше стал, на хохмах выезжал и сальных анекдотах! Работу свою начал с вранья, сказал: не могу ехать в глубинку, жена хронически больна! А как работал? Вот идёт дорога: слева наши земли, справа — его. У нас тридцать шесть — тридцать восемь центнеров с гектара, а у него — пять-шесть, да всё сорняком заросло по самые уши, жужелица из Ставрополья переползала к нам. Зато он на меня доносил! Говорил потом: вот Медунов без конца Брежнева вспоминал на пленуме. Я нашёл стенограмму, посчитал. У меня на двенадцати страницах Брежнев упомянут девятнадцать раз, а у него на шести страницах — семьдесят шесть раз! А Раиса Максимовна плела: мы чисты, у нас каждая квитанция хранится, а вот Медунов… Да я самое большее, что мог за свою жизнь взять не заплатив, — это арбуз с бахчи, да и то если незаметно в машину положат!

— По-соседски вы дружили с Горбачёвым?

— Обычные отношения. Тесть и тёща его жили в Краснодаре, квартиру имели, но мы их ничем особенным не поощряли.

Помню, обсуждали на пленуме Продовольственную программу. Я вышел и сказал: «Если вы хотите накормить страну, надо установить эквивалентные денежные отношения между сельским хозяйством и другими отраслями и прекратить грабить крестьянина! И хочу вам задать один вопрос. А по-государственному ли вы управляете страной?» Весь зал замер. Я рубанул: «Нет!» Словно атомная бомба взорвалась. Я пошёл на своё место, прохожу мимо президента Академии наук Александрова, он говорит: «Слушал твоё выступление как музыку Чайковского». И Горбачёв потом: «Сергей Фёдорович, ваше выступление самое сильное!»

Вызывает меня Суслов на шестой этаж в ЦК. «Мы создали профилактическую комиссию. Вы слишком часто критикуете ЦК. В комиссию входят Андропов, Черненко, Капитонов, Кулаков и я». Я отвечаю: «Пусть комиссия рассмотрит моё дело, но потом я пошлю её на сто шестую культуру!» — «Что-то вы непонятным языком говорите!» — «Чего тут непонятного. До моего прихода кубанцы выращивали сто пять культур, а теперь мы даём стране ещё и шестьсот тонн хрена. Вот на хрен я вас и пошлю». — «С огнём играете». — «Дымком вонючим попахивает ваш огонь! Что мы, в разных партиях, что ли, состоим? За каждым коммунистом закреплено право критиковать!»

Разве я нужен им такой был? Завистникам и руководителям я был неугоден!

— Понятно. Как для вас началось «краснодарское дело»?

— Начали с Адлера, воровство в курортторге — двести миллионов рублей насчитали. Наехало больше ста следователей. Смогли подтвердить нарушений только на девять тысяч. И дальше покатило: аресты, допросы, газеты начали писать, подследственных до инфарктов доводили. Я отправил шифровку в ЦК, что возмущён беззаконием и предвзятостью. Собрал членов бюро, следователи доложили, что им удалось наковырять. Я задал вопрос: «Приведите мне хоть один пример, когда мы знали о злоупотреблениях и ничего не сделали для их искоренения». Не нашли они такого примера! Писали, что я запрещал лишать депутатской неприкосновенности подозреваемых. Где и когда? Я только не разрешал этого делать по спискам!

— И всё-таки, Сергей Фёдорович, вы боролись за людей из «своей команды», вы защищали их до последнего. Многие из этих людей, которых вы назначали, растили, защищали, оказались по коммунистическим понятиям ворьём. Вы не разочаровались в людях?

— Разочаровался. Председатель сочинского горисполкома Воронков — гадина, взяточник. Прямых улик у нас не было, мы бы его раньше с должности убрали… Тарада на меня телегу написал. Я сыну Жорику машину купил пополам с тестем, «Жигули», в северном исполнении, утеплённую, — он же болел у меня. Тарада написал, что вызывает Медунов и говорит: «Сыну машину надо купить. А денег нет. А сын больной». Тарада якобы сходил за деньгами и положил мне в ящик стола конверт, а в нём — шесть тысяч. Это клевета! Это ложь!

Тараду назначили в Москву заместителем министра, так он свой хрусталь и ковры грузовиками перевозил и в Москве на взятке попался, а деньги его из-под земли вырыли, четыреста пятьдесят тысяч, уже желтеть начали. И в тюрьме начал на сокамерников стучать — там его и убили.

— До сих пор неизвестна судьба Погодина, первого секретаря горкома партии Геленджика. Он исчез, как утверждают, после разговора с вами. Одни сочиняют, что Погодина вывезли на подводной лодке за границу. Другие пишут, что его «убрал» местный КГБ по вашему указанию…

— Это неправда. Погодин был беспринципный, и бабская сторона его губила. Он с армянкой, директором школы, сожительствовал, но не разводился с женой. Армяне грозились его убить. Но жена жалобы не подавала. Погодин приехал на пленум крайкома и после пленума уехал в Геленджик. Звонят оттуда: до сих пор не приехал, где? Начали искать. Кто-то видел ночью, как Погодин пешком шёл по городу. Был слух, что ушёл он в Австралию, как раз австралийское научно-исследовательское судно в ту ночь отчалило. Я думаю, вот что могло быть: либо кто-то вывез его в море и утопил, или в каньон бросили, а за ночь шакалы съели. Так и отец его погиб, и косточки не нашли. Наш КГБ Погодина очень активно искал.

— А что скажете про Бэллу Наумовну Бородкину, «железную Бэллу» из Геленджика?

— Она с немцами сожительствовала, голой на столе плясала, а её пригрел Погодин и Главкурортторг. Вороватая, гадина по всем статьям! К ней уже тогда бандиты подъехали, поставили к стене, всё забрали. Ко мне пришёл Погодин: у нас в Геленджике сдаётся дом, давайте дадим квартиру Бородкиной! Я отказал: ни в коем случае, у неё же свой дом есть, пусть его продаст, потом подумаем. Она и мне автомашину с продуктами подсылала, но я отправил назад. Но тронуть Бородкину было трудно: она опекала семью Кулакова, бесплатно кормила их…

— При вас председателем крайисполкома был Георгий Разумовский. Вас отправили в заместители министра плодоовощного хозяйства, а его сделали секретарём ЦК. Почему Разумовский-то не понёс никакой ответственности за «краснодарское дело»?

— Да потому, что он польский еврей, пилсудчик! А теперь пристроился где-то в банке, рядом с Боровым, пенсию получает больше миллиона… Я четыре года просился к нему на приём в ЦК — он не принял.

— В проверке вашей работы участвовал Иван Кузьмич Полозков, забытый ныне первый секретарь Российской коммунистической партии…

— Полозков был нашим куратором в ЦК. И когда всё дело заварилось, заходил, информировал. А когда его поставили на моё место, начал во все колокола бить, чтоб лишить меня звания Героя! Моё имя на аллее Героев начали краской замазывать…

Я Полозкова недавно в поликлинике встретил, проходили комиссию, для определения инвалидности. Он подошёл: «Сергей Фёдорович, поверь моему слову: я никогда никому слова плохого о тебе не сказал». — «Только из кожи лез вон, чтобы убрать моё имя с аллеи Героев. Вот здесь ты себя проявил как полнейшее дерьмо, в чём и ставлю тебя в известность!»

— Как вы простились с Краснодаром?

— Меня пригласил к себе Горбачёв, сказал: «Сейчас пойдём к Андропову. Разговор будет неприятный». Андропов объявил: «Время пришло отозвать вас в распоряжение ЦК и дать другую работу. Министерств свободных нет, пойдёте пока заместителем». Ни упрёков, ни объяснений. Всё у меня внутри заклокотало: «Я пойду к Леониду Ильичу». — «А вот этого делать не надо. Леонида Ильича нам надо беречь». В Краснодаре собрали пленум, я простился… Всех предупредили, чтоб никаких вопросов.

— Что вы сказали?

— Спасибо за совместную работу. Наш край вошёл в десять наиболее развитых регионов СССР. Я никогда не стремился быть наместником, а просто работал. Меня никогда не снимали, а только переводили на другую работу с повышением. Желаю твёрдо шагать Кубанскому краю.

Попросился потом на пенсию. Дали двести пятьдесят рублей, хотя никому не давали меньше трёхсот пятидесяти. Писал Горбачёву — нет ответа. На Секретариате ЦК выводили меня и министра внутренних дел Щёлокова из ЦК. Доклад делал Черненко, бесцветная личность, его звали «чукчей», на уровне чукчи и остался. Я пытался выступить, рот мне заткнули: «Что значит «расправа»? Вы субъективно воспринимаете!» Пять человек проголосовало за меня. Остальные против.

И началось. Внуку в институте сказали: «Так ты внук ворюги?» Потом исключили из партии. Билет отобрали обманом: «Дайте-ка мы посмотрим, как вы платите взносы». И не отдали. Но я духом не падал, хоть похудел со ста шестнадцати килограммов до восьмидесяти двух, ходил на партсобрания, работал в совете ветеранов. Теперь правда восторжествовала.

— Почему вы не вернулись в Краснодар?

— Сразу возвращаться — это значило вступать в открытый бой, я бы на колени не встал — и меня бы погубили. Сейчас там идёт переоценка ценностей, есть желание съездить…

— Сергей Фёдорович, а что вы думаете про будущее?

— К старому возврата нет. Я и сам не хочу. Аппарат партийный и советский все соки высасывал из низов, работать не давали. Очень много было несправедливого… Но в общем я своих убеждений не изменил... Я могу сказать, что не нахожу сегодня в коммунистической партии равных себе, кто бы мог сравниться по вкладу в силу и процветание нашей страны. Всё, что делал я и мои товарищи, и сегодня кормит Россию.

— А что вы чаще всего вспоминаете из детства?

— Два случая. Когда моего отца и старшего брата белые повели на расстрел, но наскочили красные и спасли. И когда хоронили моего деда, атамана станицы Михайловская в Чечне. Дед участвовал в коронации Николая II от терских казаков и подарил царю серебряное блюдо. Деда расстреляли при расказачивании, он лежал мёртвый, такой большой, его обмывали, а во дворе была пасека, я любил мёд, чуть себе мизинец не отхватил ножом, которым резали соты. До сих пор, видишь, остался шрам.