Микеланджело. Жизнь гения

Как художник, который «не меньше занимался скульптурой, чем живописью, и работал как в той, так и в другой в одинаковой степени», Леонардо полагал себя вправе заключить, «какой из них свойственно больше силы ума, трудности и совершенства»[425][426]. И он нисколько не сомневался, что «если живопись более прекрасна, более фантастична и более богата, то скульптура более прочна, ибо ничего другого у нее нет»[427].

Среди различных видов скульптуры низшим Леонардо почитал ваяние – с его точки зрения, занятие неопрятное, требующее слишком много физических усилий и плебейское (в своем снобизме вполне уподобляясь Лодовико Буонарроти):

«Скульптор при работе над своим произведением силою рук и ударами должен уничтожать лишний мрамор или иной камень, торчащий за пределами фигуры, которая заключена внутри него, посредством самых механических действий, часто сопровождаемых великим потом, смешанным с пылью и превращенным в грязь, с лицом, залепленным этим тестом, и весь, словно мукой, обсыпанный мраморной пылью, скульптор кажется пекарем; и он весь покрыт мелкими осколками, словно его занесло снегом; а жилище запачкано и полно каменных осколков и пыли. Совершенно противоположное этому происходит у живописца…»[428]

Живописец же (читай: сам Леонардо) «с большим удобством сидит перед своим произведением, хорошо одетый, и движет легчайшую кисть с чарующими красками»[429][430]. Нетрудно вообразить, как он самоуверенно разглагольствует об оных предметах, а тем временем Микеланджело, облаченный в строгие черные одежды, стоит рядом, «во тьме пылая» негодованием, если воспользоваться образом одного из ранних его стихотворений.

Хотя мы не располагаем никакими сведениями о том, что думал на сей счет Микеланджело в пору своего предполагаемого знакомства с Леонардо, мы знаем, каких взглядов на живопись и ваяние он придерживался в возрасте семидесяти двух лет в 1547 году. Тогда Микеланджело откликнулся на просьбу Бенедетто Варки (1502–1565), ведущего флорентийского интеллектуала и светила Флорентийской академии. Варки оказал Микеланджело высокую честь, проанализировав на лекции один из его сонетов, и хотел посвятить следующую лекцию знаменитому соперничеству живописи и скульптуры, «paragone», и выяснению их соотносительных достоинств[431]. Варки просил Микеланджело изложить свои взгляды на состязание искусств, и великий мастер согласился, хотя и объявил, что «на [ненужные споры] уходит больше времени, чем на создание фигур… а у меня его не много, потому что я не только стар, но причисляюсь чуть ли не к мертвецам»[432]. Ему предстояло прожить еще семнадцать лет.

Возможно, его позиция мало изменилась с течением лет, ведь она изначально воспринимается как методичное, по пунктам, опровержение взглядов Леонардо. По мнению Микеланджело, живопись – отнюдь не высшее искусство, она ниже скульптуры, «между ними та же разница, что между солнцем и луной». Так ему «всегда казалось», продолжает он, делая хитрый мыслительный кульбит. Но теперь, когда он прочел конспект лекции Варки, где дипломатично утверждалось, что, поскольку у живописи и скульптуры одна и та же цель – изображение мира, а значит, с философской точки зрения они «суть одно и то же», он-де переменил свое мнение[433].

Однако, начав с уверений, что он с радостью примет точку зрения Варки, Микеланджело продолжал со слегка угрожающей иронией. По сравнению с живописью скульптура предполагает «бо́льшие затруднения, помехи и усилия» и требует «большей рассудительности»[434]. Если же считать, что все эти отличия не делают ваяние занятием более благородным, чем живопись, то тогда, конечно, они суть одно и то же (пластику, работу с мягким и податливым материалом он воспринимал с пренебрежением, как некое подобие трехмерной живописи). Совершенно очевидно, что Микеланджело восхищался тяжкой, физически трудной работой скульптора, которую столь презирал Леонардо.