Мика и Альфред

– Откуда я знаю?! – окрысился сценарист. – Я для этого к тебе и приехал! Фигуристками угощал, хлеб привез, подлизываюсь к тебе, как шавка! А ты мне рисуешь какую-то херню собачью! Что это за современный Домовой?! Это же тридцатые годы какие-то… Голод в Поволжье!… Дед Щукарь!… Какой-то бездарно сочиненный российско-деревенский пейзанин… Лапоточки-онучи! Поясок веревочкой! Мне… Мне сегодняшний Домовой нужен!!! Восьмидесятый год на дворе, Мика!… Сейчас уже никто косовороток не носит, черт бы тебя побрал!

***

Через пару дней он позвонил Мике и сказал, что его заявку на сценарий про Домового студия не приняла, обвинив автора в болезненном мистицизме и мелкотемье, но, чтобы подсластить пилюлю, включила какой-то старый фильм, снятый по его сценарию, и его самого в фестиваль «Ленфильма», проводившийся почему-то на Дальнем Востоке. Так что завтра он уже вылетает в Хабаровск, потом в Благовещенск, Уссурийск и Владивосток. Возможно, им даже придется слетать на Чукотку. Не исключено, что он сможет там захороводить и обаять парочку барышень-чукчей первой свежести и привезти их к Мике.

– Ты никогда не спал с хорошенькой чукчей? – спросил сценарист.

– Нет, – ответил Мика. – А как быть с Домовым?

– Пока не наступит фантастическая эра свободы и бесцензурного творчества, боюсь, Домовой нам с тобой не пригодится. Ты свободен для своего договорного Аверченко. А Домового можешь перестать рисовать и даже плюнуть ему в морду!

Но этого Мика уже почему-то не мог сделать…

Бесстыдно нарушая все издательско-договорные сроки, Мика с упорством маньяка продолжал зачем-то рисовать и придумывать, продумывать и рисовать этого проклятого Домового!…

Сотни набросков заполняли бесчисленное количество листов бумаги, а Михаил Сергеевич Поляков, которому уже завалило за полтинник, все рисовал и рисовал это странное и неведомое Существо, так дивно втемяшевшееся ему в голову…

Что? Почему? Какая сила заставляла его это делать – понять Мика не мог. Не мог и остановиться в своем поиске. Одно понимал – теперь он «сочинял» этого Домового не для кого-то, а для себя. Лично…

А потом вдруг пришло озарение! Оно, правда, лежало на поверхности, но до сих пор было не замечено Микой. В озарении были две составляющие.

Первая: Домовой – хранитель очага. Следовательно, он постоянно находится в доме. В чем, например, Мике удобнее всего быть у себя в доме? В тренировочном костюме. Желательно старом, полуистлевшем от многократных стирок, но внешне сохранившем признаки бывшей принадлежности хозяина этого костюма к большому спорту.

И на бумаге неожиданно появился Домовой в весьма пожилом тренировочном костюме с четырьмя белыми фетровыми буквами на спине – «СССР». И в «чешках» со смятыми задниками – таких бывших гимнастических тапочках…

Вторая составляющая: он может сохранить некий приблизительно фольклорный облик – бородку, усы, некоторую наивную простоватость.

Но ни в коем случае он не должен походить на бедного деревенского родственника, явившегося в категорически чуждый ему мир многомиллионного города и столкнувшегося с пугающими его явлениями цивилизации, которых он якобы был лишен в своем медвежьем углу. Или еще где-нибудь – откуда он появился…

Ни под каким видом не делать из него комический персонаж, разговаривающий псевдонародными, окололитературными перлами вроде – «мабуть», «кубыть» и «еж тя задери»!…

И еще! Ни за что не называть его архаичными именами типа – Еремей, Елисей, Прохор, Тихон…

– Точно! Я хочу быть Альфредом!… – раздался чей-то надтреснутый тенорок за спиной у Михаила Сергеевича Полякова.

Мика резко обернулся и увидел…

…сидящего на валике своей древней кабинетной тахты маленького Человечка, ростом чуть более полуметра, в стареньком стираном голубом тренировочном костюмчике с белыми фетровыми буквами на спине и груди – «СССР»!…

Около тахты валялись маленькие «чешки» со стоптанными задниками.

В руках Человечек вертел Микин летный шлемофон с ларингофонами и колодкой соединения связи, который сам Мика Поляков не видел уже лет двадцать пять, с момента своей демобилизации.

– Ты так и не придумал мне шапочку, – сказал самозваный Альфред. – И я нашел в твоем забытом барахле вот эту штуку. К сожалению, она мне очень велика. Не сумеешь ли ты сделать с ней что-нибудь такое, чтобы я иногда смог ее надевать?…

***