Миграции

Они обмениваются косыми взглядами, и я вижу: оба едва одерживаются, чтобы не улыбнуться. Потом переплетают пальцы — перепалка окончена.

— А это кто? — осведомляется Лея. Акцент у нее, похоже, французский.

— Это Фрэнни Линч, — сообщает Бэзил.

Я пожимаю им руки, лица парней светлеют.

— Шелки, да? — спрашивает Лея. Рука у нее сильная, перепачканная жиром.

Я замираю, удивленная: попала в точку и столько всего всколыхнула.

— Это люди-тюлени, живут в воде, только не спасают других, как вон ты, а, наоборот, топят. Знаю, кто они такие, — бормочу я. — Вот только не слышала, чтобы шелки кого-то топили.

Лея передергивает плечами, отпускает мою руку, откидывается на спинку стула:

— Ну, они этакие причудники и хитрюги, нет? Она неправа, но я слегка улыбаюсь, причем и во мне зарождается подозрительность.

— Хватит об этом, — останавливает нас Дешим. — Вопрос к тебе, Фрэнни. Ты подчиняешься правилам?

На меня смотрят выжидательно.

Вопрос вроде как глуповат, хоть смейся. Вместо этого я отхлебываю вина, а потом говорю:

— Всегда старалась.

В какой-то момент Эннис направляется к стойке принести всем по новой, Самуэль в четырнадцатый раз отбывает в сортир («Доживешь до моих лет — не смешно будет»), а Бэзил, Дешим и Лея выходят на открытую террасу покурить, и я оказываюсь в углу дивана рядом с Малахаем, хотя предпочла бы тоже курить снаружи. Народу в баре поубавилось — пианистка на сегодня закруглилась.

— Ты тут давно? — спрашивает Малахай низким голосом. Он большой непоседа, этакий перевозбужденный щенок, а еще у него темно-карие глаза, пальцы же выбивают такт даже тогда, когда музыка уже смолкла.

— Всего неделю. А ты?

— Две недели как пришли. Завтра утром отбываем.

— А ты давно на «Сагани»?

— Мы с Дэшем два года.

— И как… нравится?

Он обнажает белые зубы:

— Ну, этого-того. Тяжело, больно, иногда ночью плакать хочется, потому что все тело болит, ничего с этим не поделаешь, и ты заперт в этом паршивом чулане. Но все равно хорошо. Это же дом. Мы-то с Дэшем познакомились несколько лет тому на траулере, но, как сошлись, на нас все косо смотреть стали. А здешнему экипажу без разницы, они нам как семья. — Малахай умолкает, потом в улыбке появляется лукавство. — У нас на борту полный дурдом, уж ты мне поверь.

— В смысле?

— Самуэль не успокоится, пока не заведет по ребенку в каждом порту отсюда и до Мэна, а еще он вечно читает стихи, чтобы все слышали, что он это умеет. Бэзил в Австралии вел какое-то кулинарное шоу, но его оттуда вышибли, потому что он не умел готовить нормальную еду, только эту микрохрень, какую дают в выпендрежных ресторанах — ну, знаешь, да?

Я ухмыляюсь:

— Он у вас за кока?

— Выпер всех остальных с камбуза.

— Ну, вас хоть, наверное, вкусно кормят.

— Едим мы в полночь, потому что он возится часами, а потом подает тебе тарелку какой-то дряни, типа песка с цветочными лепестками, и ее хватает только на то, чтобы во рту остался мерзкий привкус. А он выделывается почем зря. Ну, и еще Аник — ох, тут и вообще лучше не начинать. Он у нас первый помощник — ты его уже видела? Ну, в общем, этакая реинкарнация волка. Только если несколько раз поспрашивать, он может оказаться орлом или змеей — в зависимости от того, насколько его достали. Я сто лет не мог допетрить, что он надо мной прикалывается. Не любит никого и ничего. Вот прямо так. Но люди-ладьи, они, знаешь ли, все такие. Чужаки, все до единого.

Я помечаю в голове: про людей-ладей спрошу позже.

— А Дэш?

— А он, помогай ему боженька, мучается морской болезнью. Не след мне смеяться, потому что не смешно. Но у него теперь такой распорядок дня: проснулся, блеванул, закончил день, блеванул, лег спать. Проснулся — и все по новой.

Может, Малахай это выдумывает, но мне все равно нравится. По голосу слышно, что он каждого из них очень любит.

— Лея?

— Нрав у нее вздорный, а еще она из всех самая суеверная. Не рыгнешь, чтобы она не заметила в этом какого предзнаменования, а на прошлой неделе мы на два дня задержались с отправкой: отказывалась подниматься на борт, пока луна не встанет в нужное положение.

— А Эннис?

Малахай пожимает плечами:

— Он просто Эннис.

— Как это — просто Эннис?

— Ну, не знаю. Он наш капитан.

— Не пациент дурдома?

В общем-то, нет. — Малахай призадумался, он явно смущен. — Хотя тоже не без придури, как и все на свете.

В это я готова поверить, поскольку обнаружила капитана под водой во фьорде. Жду, когда Малахай продолжит. Пальцы его выбивают яростную дробь.

— Для начала, он страшно азартный.

— Разве не все мужчины такие?

— Не, не до такой степени.

— Ясно. Спорт? Скачки? Блек-джек?

— Да что угодно. Иногда совсем голову теряет. Мозги полностью отключаются. — Малахай умолкает, и я понимаю: ему стыдно, что он столько разболтал.

Я оставляю Энниса в покое.

— И зачем вам все это? — спрашиваю.

— Это — что?

— Жизнь в море.

Он задумывается.

— Наверное, просто там настоящая жизнь. — Он смущенно улыбается: — А потом, вот мне, например, чем еще заняться?