Миграции

Это мое стремление утонуть.

Надев всю, какая у меня есть, одежду, я отыскиваю листок бумаги и ручку, сажусь за колченогий стол и пишу своему мужу нелепое письмо.

Ну вот, случилось. Я так страшно опозорилась, что теперь не отмыться. Целая деревня видела, как чокнутая иностранка бросилась в ледяной фьорд, чтобы наброситься на мужчину, который спокойно занимался своим делом. Ну, хотя бы сюжет симпатичный.

И даже не пытайся использовать это в качестве очередного предлога заманить меня обратно домой.

Утром я окольцевала третью птицу и уехала с гнездовий. Лишилась палатки, почти лишилась рассудка. Но трекеры работают, а еще я присмотрела капитана — судно у него достаточно большое для намеченного плавания, так что останусь в Тасилаке, пока не уговорю его взять меня с собой. Вряд ли подвернется другая возможность, а я не знаю, как придать миру сносную для меня форму. Все поступают не так, как мне надо. Здесь особенно остро ощущаешь свою беспомощность. Я всегда была беспомощна перед тобой, я чертовски беспомощна перед птицами, а ноги у меня сейчас и вовсе беспомощные.

Зачем ты не здесь. Ты кого угодно на что угодно способен уговорить.

Я останавливаюсь, разглядываю каракули. Там, на странице, они выглядят глупо. За двенадцать лет я стала хуже выражать свои чувства, а так быть не должно — по крайней мере, с человеком, которого я люблю больше всех.

Вода, Найл, оказалась ужасно холодной. Думала, погибну. И на миг мне этого захотелось.

Как мы до такого дошли?

Скучаю по тебе. Это я знаю точно. Завтра напишу.

Ф

Я засовываю письмо в конверт, надписываю адрес, кладу рядом с другими, которые пока не отправила. К ногам-рукам возвращается чувствительность, в жилах беспорядочно пульсирует кровь — я опознаю в этом бракосочетание возбуждения и отчаяния. Жаль, что для этого чувства нет отдельного слова. Оно мне так хорошо знакомо — надо, наверное, такое слово придумать.

В любом случае, ночь еще только началась, а у меня есть дело.

Не знаю, когда во мне зародилась мечта об этом путешествии, когда оно стало такой же неотъемлемой частью меня, как дыхание. Уже давно — или мне так кажется. Я не сама выпестовала эту мечту, это она поглотила меня целиком. Началось все с неосуществимой дурацкой фантазии: наймусь-ка я на рыболовное судно и уговорю капитана отвезти меня как можно дальше на юг; суть была в том, чтобы пройти путь миграции одной птицы — самый длинный путь миграции живого существа. Но воля — вещь могучая, а мою всегда называли железной.

2

При рождении меня назвали Фрэнни Стоун. Мама-ирландка произвела меня на свет в маленьком австралийском городке, где ее бросили без денег и помощи. При родах она едва не умерла: до ближайшей больницы было слишком далеко. Но она выжила, потому что вообще была борцом. Не знаю, где она раздобыла денег, но через некоторое время мы вернулись в Голуэй, и там я провела первые десять лет жизни в бревенчатом домишке у самого моря — я даже выучилась подстраивать свой шустрый детский пульс под «шшш-шшш» отливов и весенних приливов. Я считала, что наша фамилия Стоун происходит от слова «камень»: мы жили в городке, обнесенном низкой каменной стеной, которая серебристой змейкой тянулась по желтым холмистым полям. Едва выучившись ходить, я начала гулять по этим извилистым стенам, водить пальцами по их шершавой кромке и знала: они ведут в то место, откуда я родом на самом деле.

Потому что одно мне стало ясно с самого начала: я не отсюда.