Миграции

Отмахиваться от морской болезни больше не удается. Вонь и грохот моторного отсека меня доконали. Лея фыркает, когда я отправляюсь в гальюн освободить желудок. Качка нарастает, меня колотит о стены кабинки, приходится цепляться за унитаз. Ночью волнение усилилось, мы с Дэшем соревнуемся, кто первый добежит до горшка, к вящей потехе всего экипажа. Желудок раз за разом в муках извергает содержимое: блевать — адская работа. Похоже, Эннис все же был прав по поводу шторма.

Самуэль из жалости выдает мне таблетку от морской болезни, которая на несколько часов валит меня с ног, а когда я просыпаюсь, все еще ночь, но море стало поспокойнее. Я выбираюсь на палубу. Аник стоит на носу и, похоже, не радуется моему появлению.

— Не по нраву ему, что мы идем к югу, — произносит Бэзил, и я замечаю, что он сидит в темноте и скручивает косячок. — Никогда он этого не любил.

У меня нет настроения общаться с Бэзилом, но это дело обычное, да и вообще, может, чужое брюзжание мне сейчас и кстати. Я сажусь с ним рядом, мы слушаем океан.

— А почему?

— У него дом на севере.

Бэзил протягивает мне косяк, я делаю затяжку.

Тепло быстро разливается внутри, туманя зрение.

— А зачем он уходит с севера? — спрашиваю я.

— Кто ж знает, разве у них с Эннисом что-то между собой. Какая-то там сделка или договоренность, с давних времен, поэтому Аник и ходит со шкипером во все рейсы.

Любопытно.

— Я, что ли, шторм проспала? — спрашиваю я, вынюхивая следы дождя в воздухе, но пахнет по-прежнему только солью и смазкой.

— Он еще и не начинался, — сообщает Бэзил.

Я смотрю в чистое небо. Россыпь звезд.

— Назревает, — добавляет Бэзил, заметив мой скептицизм.

— Мне есть о чем тревожиться?

— На, лучше курни еще. — Через некоторое время он добавляет: — Моя семья из Ирландии. Давно уехали.

— Каторжники?

Он ухмыляется:

— На пару поколений позже. Просто искали лучшей жизни.

— И что потом?

— А потом бедность. С миграциями же оно всегда так. Либо бедность, либо война. Ты на которую половину австралийка? — спрашивает он.

— По отцу.

— А как твои родители познакомились?

— Без понятия.

— Никогда не спрашивала?

Я качаю головой.

— Но мама у тебя ирландка, да? — не отстает Бэзил.

— Ага.

Я смотрю, как он выдувает тяжелый столб дыма. Судя по голосу, травка его забрала крепко.

— Я знал одну женщину, которая всю жизнь прожила и умерла среди серых каменных плит графства Клэр. Тело ее можно было перевезти через океан, но ни у кого не получилось бы забрать ее душу с ее побережья. — Бэзил рассматривает ладони, прослеживает линии жизни, будто выискивая что-то. — Я никогда ничего такого не чувствовал. Люблю Австралию, это мой дом, но у меня никогда не было ощущения, что я готов за нее умереть, — я понятно выражаюсь?

— Потому что она не твоя.

Он хмурится, явно обидевшись.

— И не моя, — добавляю я. — Мы оба — не часть ее, мы родом из другого места, воткнули в землю свое уродское знамя, убивали, воровали и назвали ее своей.

— Приплыли, ребята, у нас тут завелось очередное страдающее сердце, — произносит он со вздохом. — Ну а чего я тогда и в Ирландии не чувствую себя дома? — спрашивает он так, будто я в этом виновата. — Я приехал туда в восемнадцать, думая, что обрету родину. — Он пожимает плечами и снова затягивается. — Так ее нигде и не обрел.

Мне больше не сдержаться, и я выпаливаю вопрос:

— А ты долго еще собираешься этим заниматься, Бэзил?

Он смотрит на меня, дым изо рта идет прямо мне в лицо.

— Без понятия, — сознается он. — Вот Самуэль у нас уверен в будущем. Говорит, Господь нас не оставит, рыба вернется. Он рыбу ловит столько, сколько мы тут все дышим. Я ему раньше верил. Но теперь слишком много разговоров о санкциях.

— По-твоему, оно на то похоже?

— Да кто ж его знает.

— А ты… почему все вы ведете себя так, будто ваше дело вам совершенно безразлично?

— Разумеется, не безразлично. Раньше мы ух сколько зарабатывали. — Он складывает руки на груди, дает мне возможность осмыслить свои слова, а потом произносит в качестве довеска: — И это не мы, кстати. Рыбу сгубило глобальное потепление.

Я таращусь на него:

— Плюс избыточный вылов, заражение морей токсинами, — а кроме того, кто вызвал глобальное потепление?

— Да ну, Фрэнни, это скучно. Давай не будем о политике.

Я не могу ему поверить, честно не могу, это как стоять у подножия горы, на которую ты не можешь взобраться, да и сил не осталось, все они ушли на Бэзила и его себялюбивый мирок, ушли на мое собственное лицемерие, потому что я тоже человек и на мне та же доля ответственности, так что в итоге я просто откидываюсь на спинку и закрываю рот.

Ты приняла это решение. Ты приняла решение: для достижения цели стоит сходить в рейс на рыболовном судне. Теперь терпи.

— Ну а ты? — спрашивает он.

— Ну а я что?

— Твое место где?

«Если у меня и было свое место, — думаю я, — его я уже давно покинула».

Бэзил передает мне косяк, пальцы наши соприкасаются. А, она все помнит. Кожа. Внутри бьет копытом боль. Волны рокочут громче.