— Будь добр, дай мне свой панцирь. С телом голым, как меня мать родила, меня убьют.
Отец ни слова не сказал своему сыну. Сын повернулся, вышел; семь каменноглазых богатырей, крича, посвятили его голову Торуму. Семикратным криком кричали они Торуму, шестикратным криком кричали они Торуму[146]. Кожа с его головы была снята, на вершину лиственницы заброшена[147].
Тогда выбежал второй сын, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь.
Отец сидит в полном молчании. Сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. Иначе твоего второго сына убьют. Разве тебе не жалко?
Отец сидит в полном молчании. Его сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. С телом голым, как меня мать родила, меня убьют.
Сын повернулся, едва вышел, как семь каменноглазых богатырей, крича, посвятили его голову Торуму. Семикратным криком кричали они, шестикратным криком кричали они.
Тогда выбежал третий сын. Недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь.
Отец сидит в полном молчании. Сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. Иначе твоего третьего сына убьют. Разве тебе не жалко?
Отец не сказал ни слова. Сын повернулся, вышел, недолго ходил на улице, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. С телом голым, как меня мать родила, меня убьют.
Отец не сказал ни слова. Повернулся его сын, едва вышел, как семь каменноглазых богатырей, крича, посвятили его голову Торуму. С семикратным криком была посвящена его голова Торуму, с шестикратным криком была посвящена его голова Торуму. Кожа с его головы была снята, на верхушку дерева заброшена.
Тогда выбежал четвертый сын. Недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь.
Отец сидит в полном молчании. Его сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Отец, будь добр, дай мне свой панцирь. Иначе убьют твоего четвертого сына. Неужели тебе не жалко?
Отец сидит в полном молчании. Его сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Отец, будь добр, дай мне свой панцирь. С телом голым, как меня мать родила, меня убьют.
Отец не сказал ни слова. Сын повернулся, едва вышел, семь каменноглазых богатырей, крича, посвятили его голову Торуму. С семикратным криком была посвящена его голова Торуму, с шестикратным криком была посвящена его голова Торуму.
Затем вышел пятый сын, недолго ходил, вошел:
— Отец, дай мне свой панцирь.
Отец вообще не разговаривает. Сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. Иначе убьют твоего пятого сына, неужели тебе не жалко?
Сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. С телом голым, как меня мать родила, меня убьют.
Отец вообще не разговаривает. Сын повернулся, вышел, его голову семь каменноглазых богатырей, крича, посвятили Торуму. С семикратным криком была посвящена его голова Торуму, с шестикратным криком была посвящена его голова Торуму. Кожа с его головы была снята, на верхушку дерева заброшена.
Тогда вышел шестой сын. Недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь.
Отец сидит в полном молчании. Сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. Иначе убьют твоего шестого сына. Неужели тебе не жалко?
Отец сидит в полном молчании. Сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. С телом голым, как меня мать родила, меня убьют.
Отец сидит в полном молчании. Его сын повернулся, едва вышел, его голову семь каменноглазых богатырей, крича, посвятили Торуму. С семикратным криком была посвящена его голова Торуму, с шестикратным крипом была посвящена его голова Торуму. Кожа с его головы была снята, на верхушку дерева заброшена.
Тогда выбежал седьмой сын. Недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь.
Отец сидит в полном молчании. Его сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. Иначе убьют твоего седьмого сына, неужели тебе не жалко?
Отец сидит в полном молчании. Сын повернулся, недолго ходил, вошел:
— Будь добр, отец, дай мне свой панцирь. С телом голым, как меня мать родила, меня убьют.
Отец сидит в полном молчании. Его сын повернулся, едва вышел, его голову семь каменноглазых богатырей, крича, посвятили Торуму. С шестикратным криком была посвящена его голова Торуму, с семикратным криком была посвящена его голова Торуму. Кожа с его головы была снята, на верхушку дерева заброшена.
Тогда встал отец, надел свой панцирь, схватил свой меч, выбежал. Когда он вышел, уже разбежались семь каменноглазых богатырей.
Потом они жили долго, жили коротко. Пока они так жили-поживали, его седьмая, младшая сноха родила сына. Сын подрастает за день на пядь, подрастает на ширину ладони. Пока они так жили-поживали, подрос внук и стал бегать. Наступил день, когда, бегая по улице, внук подумал: "Скажу дедушке, пусть он сделает мне лук, стрелу". Зашел, говорит дедушке:
— Дедушка, сделай мне лук, стрелу.
Дедушка сделал ему лук, стрелу. Дедушка говорит:
— Твой лук, твоя стрела готовы. Не ходи за дом, нельзя.