Немцы (и австрийцы) предлагали помощь отряду Дроздовского в его походе по Украине, занимали позиции (хотя и с опаской) и позволяли вывозить боеприпасы: «Немецкий майор очень интересовался, кто мы; условились, что мы займем участок правее их цепей, поставим артиллерию, а с рассветом начнем наступление… В Каховке уже нашего караула не застал, сняли и подводы разгрузили, охранял уже только немецкий караул». Дроздовский писал в дневнике: «Странные отношения у нас с немцами: точно признанные союзники, содействие, строгая корректность, в столкновениях с украинцами — всегда на нашей стороне, безусловное уважение», хотя и считал союз вынужденным. Совместно с донскими казаками германские части выбивали красные отряды из Батайска и других городов Донбасса, а затем обеспечивали донцам тыл. Как выразился Зайцов, «весь западный 500–километровый фронт Дона от Азовского моря до границы с Воронежской губернией, и на нем донцы могли не держать ни одного казака. Как ни печален был самый факт австро–германской оккупации, но отрицать его выгодность для русской контрреволюции с точки зрения вооруженной борьбы с большевиками просто невозможно». П. П. Петров также отмечал: «неожиданно немецкая оккупация на Украине и на Дону давала возможность начинать борьбу с большевиками на Юге России». По словам Людендорфа, «решись мы на войну с Москвой, и он [Краснов] открыто перешел бы на нашу сторону». 11 июля Краснов в письме Вильгельму открыто просил германского императора «содействовать присоединению к войску по стратегическим соображениям городов Камышина и Царицына Саратовской губернии и г. Воронежа со ст. Лиски и Поворино и провести границу Донского Войска, как это указано на карте, имевшейся в Зимовой станице (донское посольство, отправленное к германскому императору)». То есть речь шла уже не об уступках немцам и не о принятии от них оружия и боеприпасов, а о прямой германской ориентации Краснова. Того самого Краснова, который годом ранее «показал на примитивных, от руки сделанных чертежах взаимное соотношение казачьих войск и доказал географическую невозможность создания самостоятельной казачьей республики, о чем мечтали многие горячие головы даже и с офицерскими погонами на плечах» (вероятно, к 1918 г. география изменилась или Краснов обрел новые навыки в картографии). Но не большевиков.
Равно и в одной из первых отечественных работ о Брестском мире, «Брестский мир и условия экономического возрождения России» Павловича, еще в 1918 г. отмечалось: «Очевидно, что унизительный и тягостный брестский мир является только передышкой, и что отныне революционная Россия вынуждена будет день и ночь готовиться к самообороне от империалистической Германии». Там же Брестский мир именовался Тильзитским. Из других параллелей с предшествующим нашествием критически оценивался опыт партизанской войны 1812 г.: «С блиндированными автомобилями, пулеметами и т. д…. наступающая армия не может быть ни остановлена, ни задержана хотя бы на один день в своем продвижении вперед партизанскими отрядами».
При первых же известиях о революции в Германии Брестский договор 9 ноября был денонсирован.
Что же дал Германии Брестский мир?