Мифы мегаполиса

Макарона — бензиновая гарь, родители — поселковые учителя, спящие, намаявшись после ежедневной войны с прогрессирующим невежеством бепробудным сном, стук в окно после двух часов ночи, сиплый бас-дискант-фальцет: «Я до Сереги!» А брат Серега по бабам пошел, будет гулять, пока его кто-нибудь с багром не встретит. Или с топором, кому как больше понравится. Махаловка на пятачке у «Серой лошади», паленая водка, которую пьют, не поморщившись, а технический спирт не отличают от медицинского, и настойка на астматоле для любителей более крутого кайфа. Анаша и таблетки появились у нас позже. Но я-то знаю кайф покруче! Библиотека! Сначала поселковая, потом университетская. А там уже — весь тогдашний пантеон: Булгаков, Гессе, Акутагава, Сэлинджер и даосы, «Основы вычислительной техники», Высоцкий, «Властелин колец», еще не ставший новой религией, Борхес, «Аквариум» и царица наук — математика. Наука, которая не лжет.

Ясно, что под библиотекой я определяю не просто собрание книг, а некий комплекс понятий, делающий человека личностью. В данном случае Сколотову М. Я. Может быть, и сюда я хожу исключительно по этой причине. Однако ели я уйду из нашей конторы туда, куда собираюсь, еженедельным визитам в читалку придет конец. Ладно, обойдусь интернетом. И довольно об этом.

На обратную пешую прогулку времени уже не хватит, придется снова загружаться в маршрутку. Остановка — на другой стороне площади, возле залюбленного журналистами «Буй-Тура». По счастью, здесь есть подземный переход, и мне не надо трепать нервы, мечась, как ошпаренная крыса, между машинами — по-моему, у нас в городе все водители — прирожденные дальтоники, и зеленого света не видят в упор. Ради душевного спокойствия можно было потерпеть даже непременных певцов и музыкантов, прочно обсидевших это место.

Вот и сейчас у исписанной и разрисованной стены наблюдается целое трио. Девица в длинном красном платье, стянутом поясом из медных блях, и два парня. Этим на стильный прикид уже не хватило, они в обычынх джинсах и майках, зато вооружены скрипкой и флейтой. Девица самозабвенно тянет:

Двенадцатого, в пять часов,
Я отодвинула засов.

Светало. Даль была ясна.
В газах как не бывало сна.

Мне путь себе не выбирать.
Мне дело — до свету вставать,

Не задержаться у креста,
Не наклониться у моста,

И ждать, пока свершится срок,
На перекрестке трех дорог.

Об этом песню не споешь:
Рассвет, колодец, окрик, нож,

И занемевшая рука,
И вздох, глубокий, как река.

Теперь моя земная ширь —
Венец, костер и монастырь.

Пути открыты с этих пор —
На рынок, в лес и под топор.

Шел ветер. Даль была светла.
В глазах как не бывало зла.

Когда она замолкает, я выгребаю из кармана всю мелочь, загодя приготовленную для транспорта, и швыряю в футляр от скрипки.

— Спасибо, ребята. Не за то, что пели-играли, а за то, что перестали!

Они супятся от обиды, но молчат — вдруг да в другой раз не подам. А я и впрямь не подам. Не водится за мной такого — швырять деньги уличным музыкантам. Но и хамить им я тоже не имею привычки. Зачем обидела ребятишек, спрашивается? Они деньги зарабатывают в меру своих способностей. Может, меня псевдосредневековый прикид девицы вывел из себя? Или сама песня? Но ведь ничего же общего…ничего…

Пока еду на работу, в голове вертится непонятное слово «таулта». Мне оно ни о чем не говорит. Или говорит, но я забыла, об этом. Надо будет как-нибудь посмотреть в словаре. Если б еще знать, какого языка…

В положенное время и даже чуть раньше я появляюсь в отделе. Витюши нет — в столовке, Славы нет — в «Буй-Туре». За стеллажами — голоса. Один — начальников, другой — Пашкин. И обсуждают они, между прочим, меня.

— Нет, почему же, Сколотова — русская фамилия. Сколоты — скифское племя, от которого, предположительно, произошли славяне. Сколоты — склавины — славяне, такой ряд…

— Это она сама вам сказала?

— Разумеется.

— Скифы, как же! Уж тогда хазары… Ясно, что еврейка. Фамилию-то можно и поменять. А Яков — самое еврейское имя.

— Ага, — говорю я, заходя за стеллажи. — Еврейское. Так же как Иван. Да Марья. А также Петр, Павел и Андрей Первозванный. Ну, ты ведь у нас Библию не читал, ты на своих камланиях хреном моржовым в бубен стучишь, свой-то, небось, оторвали давно? А теперь пошел, сука, отсюда!

Пашка удаляется, не вымолвив ни слова. Он привык действовать заглазно. И слаб он против моего каронинского воспитания. Тут никакое «Капище Сварога» не устоит.

А. И. морщится. Ему неудобно. Собственно, мои слова должен был сказать он.