Мифология «голодомора»

Свою лепту в ухудшение соотношения между средним урожаем и валовым сбором внесли и потери при уборке. Нам, привыкшим при слове «уборка» представлять комбайны, у которых на входе — пшеница, а на выходе — обмолоченное зерно, вообще непонятно, о каких потерях может идти речь — разве что кузов у грузовика дырявый. Между тем в доколхозной деревне уборка проходила совсем не так. Хлеб сперва косили или жали, потом скирдовали, затем скирды свозили в овин и уж там, выбрав время, молотили. На этом пути с хлебом могло произойти все что угодно. Он мог осыпаться до уборки, сгнить в скирдах, его могли украсть прямо с поля, с телеги, из овина…

Вот красноречивый пример бездумных потерь — так называемый «конвейер». В 1930 году газеты начали раскручивать новый передовой метод уборки — без скирдования, дабы уберечь урожай от расхитителей. По задумке, скошенный хлеб следовало сразу обмолачивать и свозить на заготовительные пункты. Газеты начали, на местах радостно подхватили, противников «конвейера» обвиняли в правом уклоне. В итоге выяснилось, что сам метод являлся левацким — хлеб, брошенный на поле, в ожидании обмолота вполне успешно гнил, чем изрядно подпортил показатели рекордного урожая.

В 1932 году уборочные работы проводились классическим методом, но из рук вон плохо. Именно на этот год приходится «черная точка» во взаимоотношениях крестьян и власти, пик бардака «сверху» и пик пассивного сопротивления реформе, проявлявшегося как в саботаже и вредительстве, так и в банальном нежелании что-то делать. Работали на полях так, что глаза бы не глядели — не везде, конечно, но много где…

Сводки Наркомзема и ОГПУ сообщают о задержках покоса, отчего зерно осыпалось на корню, о разрыве между косьбой и скирдованием, по каковой причине гнил брошенный в поле хлеб, о том, что плохо заскирдованное зерно прорастало. А случалось, что колхозники просто бросали хлеб в поле и расходились на заработки.

Каковы были потери в 1932 году? Виктор Кондрашин пишет:

«Уборочная страда 1932 г., как и посевная и прополочная кампании, прошли крайне неудовлетворительно с точки зрения соблюдения правил агротехники. Срывы сроков уборки, качество молотильных работ и небрежная перевозка убранного хлеба обусловливали огромные потери урожая. Если в 1931 г., по данным НК РКИ, при уборке было потеряно более 150 млн ц (около 20 %) валового сбора зерновых, то в 1932 г. потери урожая оказались еще большими. Например, на Украине они колебались от 100 до 200 млн пудов. По данным годовых отчетов колхозов и совхозов, потери зерна от засухи и при уборке в 1932 г. достигали 15 млн т, то есть почти 30 % выращенного урожая. В целом по стране не менее половины выращенного урожая осталось в поле»[188].

Какая-то несколько странная арифметика. Если говорить об Украине, то «от 100 до 200 млн пудов» — это примерно от 11 до 22 %, а вовсе не «еще больше 20 %». И если потери достигали 30 % выращенного урожая, то почему «половина зерна осталась в поле»? Но все равно потери были большими, недопустимо большими.

«Почему так произошло?» — спрашивает автор. И делает вывод: «Ответ на этот вопрос очевиден. Все нарушения агротехники — результат насильственной коллективизации…»

В общем-то, конечно, так оно и есть. Примерно так повышенная температура является результатом прививки — но хоть и плохо человеку, а делать-то прививку все равно надо! Впрочем, изучение истории того времени учит осторожности — в первую очередь по отношению к очевидным ответам.

Вот, например, самый простой комментарий к данному постулату: результатом коллективизации стали не все нарушения агротехники, а лишь избыточные, сверх тех нарушений, которые имелись изначально. Посевную затянули? Ее затягивали и раньше — то пасхальная неделя придется на урочное время, то лошади нет, то надо долги отрабатывать. Поперечной вспашки не было? Так ее и в единоличных хозяйствах не было. Зерно осыпалось? Так оно и раньше осыпалось, пока хозяин полоски за долги работал на кулака. И так далее, и тому подобное…