В таком случае можно видеть, что задача героя – это сама жизнь, сопряженная с риском, жизнь как глагол[124], жизнь как протекающий процесс (life live-ing). Но змей преследует ее в каждом саду, ежедневно, нашептывая нам то, что мы больше всего хотим услышать: что путь наш легкий, что все можно отложить на завтра, что за нас это сделает кто-то еще, что все это в какой-то мере иллюзия, что в конце концов ничего не получится. Однако время от времени мы сходим со своего пути, чтобы дать возможность жизни осуществиться через нас. Таким образом, задача героя – это не столько личные успехи, хотя и они тоже, сколько жизнь, посвященная богам.
Расположившись на Дунае походным лагерем и защищая свои войска от набегов варварских племен, Марк Аврелий писал для себя эти строки:
Поутру, когда медлишь вставать, пусть под рукой будет, что просыпаюсь на человеческое дело. И еще я ворчу, когда иду делать то, ради чего рожден и зачем приведен на свет? Или таково мое устроение, чтобы я под одеялом грелся? <…> Не любишь ты себя, иначе любил бы и свою природу, и волю ее. Вот ведь кто любит свое ремесло – сохнут за своим делом, неумытые, непоевшие. Ты, значит, меньше почитаешь собственную свою природу… а для тебя общественное деяние мелковато и недостойно таких же усилий? [125]
Этот античный император знал, что его задача состоит в том, чтобы каждое утро вставать вместе с восходом солнца и вступать в борьбу со страхом и оцепенением. То, как он умел писать о своей опасной и зачастую очень суровой жизни – с хладнокровием и решимостью, – это образец задачи героя – задачи, которая бросает вызов любому из нас с началом каждого, самого обыкновенного будничного дня.
Глава 6. Нисхождение-восхождение -смерть-возрождение
Если бы я стал себя воссоздавать, то отправился бы в самую темную, самую густую и непроходимую лесную чащу и нашел бы там самую гиблую для человека трясину. Я вошел бы в это болото, как в сакральное место, в sanctum sanctorum [126]. Там содержится вся сила и самая сущность Природы.
В древних повествованиях встречается множество сошествий, нисхождений в подземный мир: Орфея, Одиссея, Иисуса, Энея и Данте и многих, многих других. Что их там ожидало? Разумеется – мрак, часто – чудовища, иногда – сокровища, но в любом случае нечто полезное. Вспомним о совете, который Юнг дает своей пациентке в ее сне (об этом говорится в предыдущей главе), когда она попадает в глубокую яму: «Не "из", а "через"». Действительно, Данте не выходил оттуда: он направился «через» и оказался на другом краю, откуда он попал в Чистилище, а затем – и в Рай.
Какая же тьма находится там, внизу; в чем заключается эта мрачная метафора? Несомненно, она может поглотить Эго, и потому она вызывает у нас такой страх. Но тьма – это вместе с тем camera obscura[129], место рождения новых образов. Эти образы могут содержать в себе будущее, даже если в данный момент оно остается отдаленным от Эго. Эго может утонуть, как это бывает при психозе. Когда Джеймс и Нора Джойс[130] пришли к Юнгу на консультацию, беспокоясь о своей дочери, больной шизофренией, тот сказал: «Ваша дочь тонет в том самом море, в котором вы научились плавать».
Если распространить эту метафору, точно так же может настичь и темнота, захватить Эго и овладеть им, как иногда случается, когда мы становимся заложниками самых мрачных своих настроений. Темнота, существующая внизу, – это и темнота материнской утробы, из которой рождается новая жизнь, и темнота могилы. Страх, который мы испытываем перед такими мрачными пространствами, проецируется на пауков, змей, мышей, крыс, летучих мышей и других представителей царства тьмы. Вместе с тем жизнь начинается в темноте – в теплой, влажной, нежной плодоносной обители для маленьких существ, которые со временем подрастают. В рыхлой мякоти материнской утробы, наполненной слизью и питательными соками, формируется будущее, которое затем прорывается наружу.
Непосредственно перед шестидесятилетием одной женщине приснился сон: