Миф страны эдельвейсов

Он сообщил мне, что туристка Жанна Делароз не покидала пределы республики Коста-Бьянка по простой причине – дама с таким именем никогда сюда не въезжала! Мне предоставили на выбор около двух десятков фотографий швейцарских туристок, однако ни одна из них не походила на Жанну. Под конец посольский тип намекнул, что мне не стоит долго упорствовать – ведь улики, как он выразился, убойные. И всем, в том числе мне самой и СССР, будет лучше, если все завершится как можно быстрее.

Я выгнала его вон из камеры, наградив самыми нелестными эпитетами, которые пришли мне на ум. Никто не верит в мою невиновность – никто, кроме меня самой! Но ведь я не страдаю раздвоением личности и прекрасно знаю, что никого не убивала и наркотиками не торговала. На какие бы шиши я приобрела их в Эльпараисо? Полкилограмма героина стоит гигантскую сумму, такую мне не скопить, даже если буду плавать в качестве судового врача последующие сто лет.

Наконец я смогла поговорить с мамочкой, но всего лишь в течение трех минут. Ей уже сообщили о том, что со мной произошло. В Союзе, по ее словам, о моем деле ничего не известно, это – государственная тайна. Была такая врач-терапевт Марианна Геннадьевна Никишина – и не стало ее. Точно в соответствии с фразой из «Мастера и Маргариты»: «Нет бумажки – нет и человека». А суть в том, что никто не хочет обострения отношений с Коста-Бьянкой, тем более что советское руководство возлагает большие надежды на то, что это государство примкнет к социалистическому блоку.

Я постепенно привыкла к своей жизни в тюрьме. В камере сыро и жарко, кормят отвратительно, но часто и помногу. Я все время думаю об одном – что будет со мной, когда я окажусь на свободе? 31 марта прошел первый день процесса, и я пришла к уверенности, что если так будет продолжаться и дальше, то меня, без сомнения, признают виновной. Мне была предоставлена переводчица, и я смогла внять долгой речи прокурора. Он велеречиво рассказывал о том, какая я подлая и злобная. Намекнул на то, что и подростка я спасла только для того, чтобы иметь возможность попасть в больницу и прозондировать почву касательно покупки наркотиков. И все в таком духе.

Я все время взирала на лица присяжных – от их решения зависит моя дальнейшая судьба. Во время выступления прокурора они были напряжены, а когда начал говорить мой адвокат, откровенно зевали. Вечером у меня снова были из посольства – на сей раз даже не заместитель посла, а атташе по культуре. Он уверил, что делается все возможное для моего оправдания и освобождения, но слова его звучали крайне неубедительно. Я так у него напрямую и спросила – отправила ли родная страна меня в расход? Он смутился, покраснел, принялся уверять, что нет и что МИД СССР направил несколько нот протеста, что посол был на аудиенции у министра иностранных дел Коста-Бьянки, а тот обещал, мол, в ближайшие дни его примет сам президент. Но уверения не произвели на меня ни малейшего впечатления – я поняла, что стала пешкой в важной политической игре и спасать меня никто не собирается.

Видимо, тяжелые думы начали подтачивать мое здоровье – все время ощущаю по утрам слабость и тошноту. Но я должна держаться – иначе все, как стая стервятников, накинутся на меня и растерзают в мгновение ока. Процесс продолжается, сегодня я давала показания в качестве свидетеля. Рассказала все, как было, однако затем попала в лапы к прокурору. Он принялся задавать каверзные вопросы, например, пожелал узнать, провозила ли я когда-нибудь контрабанду. Я ответила утвердительно и хотела разъяснить, но он оборвал меня и заявил, что этого вполне достаточно. Еще выведывал, имею ли я доступ к наркотическим препаратам. Я, естественно, сказала, что на «Маршале Рокоссовском» в особом металлическом шкафу хранятся ампулы с морфином. И прокурор снова выставил все в выгодном для себя свете, извратил мои слова. Когда я покинула свидетельское кресло, у меня дрожали коленки, а чуть позже взбунтовался желудок. Наверняка нервная реакция на долгий и тяжелый допрос.

Через пару дней последовал не вселяющий оптимизма разговор с Сильвио Каракесом. Он сообщил, что осталось еще два дня судебного разбирательства, а потом присяжные получат возможность совещаться для вынесения вердикта. Он показал мне пачку газет – все они твердили о том, что я виновна. Общественное мнение не на моей стороне. У убитого полицейского остались жена и двое малолетних детей. Мне очень жаль, но я в который раз повторила правду – я не причастна к его смерти!

Адвокат Каракес спросил меня, поверила бы я такой, как я сама, обвиняемой, если бы была одной из присяжных? Вначале я быстро заявила, что непременно поверила, но потом, подумав, была вынуждена признать, что, скорее всего, нет. Обвинения прокуратуры абсурдные, но у них слишком много улик. Мои слова о швейцарской туристке никто не воспринял всерьез – я видела, как возмущенно трясли головами присяжные, когда я излагала историю – единственно правдивую историю!