Миф о «немецких деньгах большевиков» — памятник мракобесию

Лев Троцкий описал, как обвинения в прислуживании немцам перебрасывались справа налево: «Либералы заодно с неудачливыми генералами везде и во всем искали немецкую руку. Камарилья считалась германофильской. Клику Распутина в целом либералы считали или, по крайней мере, объявляли действующей по инструкциям Потсдама. Царицу широко и открыто обвиняли в шпионстве: ей приписывали, даже в придворных кругах, ответственность за потопление немцами судна, на котором генерал Китченер ехал в Россию. Правые, разумеется, не оставались в долгу. Завадский рассказывает, как товарищ министра внутренних дел Белецкий пытался в начале 1916 года создать дело против национал-либерального промышленника Гучкова, обвиняя его в “действиях, граничащих по военному времени с государственной изменой...”. Разоблачая подвиги Белецкого, Курлов, тоже бывший товарищ министра внутренних дел, в свою очередь спрашивает Милюкова: “За какую честную по отношению к родине работу были получены им двести тысяч рублей «финляндских» денег, переведенных по почте ему на имя швейцара его дома?” Кавычки над “финляндскими” деньгами должны показать, что дело шло о немецких деньгах. А между тем Милюков имел вполне заслуженную репутацию германофоба! В правительственных кругах считали вообще доказанным, что все оппозиционные партии действуют на немецкие деньги. В августе 1915 года, когда ждали волнений в связи с намеченным роспуском Думы, морской министр Григорович, считавшийся почти либералом, говорил на заседании правительства: “Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации”. Октябристы и кадеты, негодуя на такого рода инсинуации, не задумывались, однако, отводить их влево от себя. По поводу полупатриотической речи меньшевика Чхеидзе в начале войны председатель Думы Родзянко писал: “Последствия доказали в дальнейшем близость Чхеидзе к германским кругам”. Тщетно было бы ждать хоть тени доказательства!» [50]. Приведя далее еще ряд подобных обвинений в адрес деятелей Петросовета, исходивших от вчерашних «немецких шпионов», Троцкий подытожил: «Проезд Ленина через Германию открыл перед шовинистической демагогией неисчерпаемые возможности» [51].

Все эти однообразные обличения оставались без доказательств. Но от обилия германофобской риторики обыватель мог начать искренне верить в то, что выстраивается целая очередь в кассу за получением оплаты от Германии. После такой безостановочной пропаганды обвинение кого угодно в пособничестве немцам уже вряд ли могло удивить. Доказательств тоже уже не требовалось. Вот, скажем, малоизвестный факт «разоблачения» охранкой турецкой панисламистской пропаганды в Туркестане во время мировой войны. После того, как в конце 1914 г. Турция вступила в войну против России, местная охранка гордо отрапортовала об аресте богача, на квартире которого были найдены прокламации с печатью и с призывом жертвовать в пользу панисламского движения. Однако когда один из администраторов взялся проверить победные реляции спецслужб, оказалось, что прокламации печатались и хранились на квартире сотрудника охранки, который и подбросил их богачу. Затем в Ташкенте были арестованы почти все местные судьи по обвинению в переписке с афганским эмиром, но вскоре они были выпущены, а письма припрятаны подальше, так как вскрылся факт изготовления их той же охранкой [52]. Эти факты на заседании Думы в декабре 1916 г. озвучил Керенский, и голоса депутатов слева откликнулись: «здорово, это обычно» (курсив мой. — Р.В.). Напомню, что на тот момент большевистские депутаты слева уже не сидели, они были сосланы в Сибирь. А сам Керенский через полгода не погнушается участием в подобной же охоте на ведьм против Ленина.

Ксенофобия и шпиономания, являвшиеся признаками неспособности вести войну — вот что стало первым фактором, который позволил клевете на большевиков распространиться со скоростью лесного пожара.

Вместо этой придуманной очереди «немецких агентов» существовала самая реальная свора выгодополучателей от войны. Промышленники обогащались на военных заказах и желали, чтобы произведенное ими вооружение было уничтожено в очередной атаке, — ведь это сулило им новые заказы. Каждый новый день войны стоил стране порядка 55 млн руб. (эту цифру называло само Временное правительство [53]). Помещики, успешно уклонявшиеся от военных реквизиций, требовали себе на поля пленных (бесплатный труд) и беженцев (труд за копейки), нанимали голодающих крестьян за еду и наживались на выгодных правительственных закупках продовольствия [54]. Спекулянты в ситуации галопирующей инфляции придерживали товары на складах, ожидая скачка цен и провоцируя панику потребителей. Миллионеры-булочники, не желая продавать пайковый хлеб по государственным ценам, куда больше прежнего выпекали булочно-кондитерские изделия и продавали их по рыночной цене [55]. Никогда еще так громко и нагло над страной не раздавался «хруст французской булки»!