Миф машины

Подражание, «родовое сознание», идентификация, ритуальный порядок: где и когда берут они начало? Никто не может ответить на этот вопрос. Можно прислушаться к Иесперсену, возводившему происхождение языка к любовной игре (как другие — к охотничьим командам) как к одному из сотен возможных источников; однако первичная ситуация обучения языку заключается (как признавал и он) в отношениях между матерью и ребенком. Почти с первых дней у младенца проявляются телесные начатки символического выражения: он тянет руки и хватает, надувает щеки и улыбается, кричит и заходится плачем.

Своими телодвижениями, голосом, гримасами младенец заставляет откликаться ту часть своего окружения, которая ему более всего необходима, — свою мать: здесь-то и возникает главный человеческий диалог. Вначале мать и молоко — одно и то же. Но в тот миг, когда «мама» уже означает мать, а не молоко, а «молоко» — только молоко, а не мать, начинает сказываться медленно постигаемая, зато часто повторяющаяся ситуация, соответствующая внезапному прозрению Хелен Келлер: особенные звуки означают разные предметы, отношения, действия, чувства, желания. И тут окончательно рушатся все прежние грубые теории происхождения языка (возводившие его к каким-нибудь «гав-гав» или «динь-дон»), ибо наконец на первый план выходит истинный символ — сплав внутренней потребности с внешним опытом.

Может показаться, что эта сугубо семейная ситуация далека от общинных ритуальных отправлений, которые и Сюзанна Лангер, и я считаем основополагающими, — если забыть о том, что воспитание ребенка (даже пока он постоянно находится в материнских объятиях) происходит в окружении довольно многочисленной группы взрослых. Маргарет Мид уделила должное внимание этой социальной среде, внутри которой и существует само материнство. Она замечает, что «когда ребенок народа манус перенимает от взрослого или от старшего ребенка какое-нибудь слово... учитель заводит подражательную песенку: ребенок говорит: «па пивен», и взрослый говорит «па пивен»... и так шестьдесят раз. Можно сказать, что обучение здесь происходит путем подражания определенному действию... Подражание такого рода начинается уже через несколько секунд после рождения ребенка, когда одна из повитух-помощниц подхватывает крик новорожденного.» Вот первый «оттиск» порядка, нравственного авторитета и смысла.

Ни первая, ни даже сотая ассоциация между словом и движением и жестом и внутренним состоянием, навеянным сновидением, не породили бы даже первого смутного проблеска связного смысла. Возможно, для образования языка понадобились годы и столетия подобных усилий, опиравшихся лишь на действия, которые долгое время совершались исключительно ради них самих. Без укоренения в точном, по-видимому, даже обязательном, ритуале, неожиданный результат — осмысленные звуки — так и не появился: целый мир смысла, обнаруживавший все более осмысленный мир. Каковы бы ни были его многочисленные воображаемые источники, сотворение языка не было удачной цепочкой случайностей, и уж тем более досужим развлечением, отдыхом после трудов; скорее, это было непрерывное и целенаправленное занятие древнего человека с момента его появления.

Без этих упорных, повторяющихся подражательных усилий, начавшихся, как я предполагаю, в изначально бессловесном, но не беззвучном ритуале, тончайшие координации голосовых органов никогда бы не сделались достаточно натренированными, чтобы воспроизводить устойчивые фонетические элементы речи: речь оставалась бы бессвязным потоком звуков, непригодных для подражания. Поэтому для появления даже простейшей речи была необходима определенная доза механической муштры; и муштра эта, должно быть, стала делом более постоянным, чем изготовление орудий или охота.

Однако не следует оставлять без внимания существенную связь между всяким физическим движением и обретением речи, ибо к этому выводу независимым путем пришли теперь психологи. В случаях с детьми, у которых речь задерживается или становится неразборчивой, они выяснили, что способность ребенка обращаться со словами можно восстановить, если заново заняться его моторным поведением — а именно, заставить его снова ползать, так как именно эта стадия обычно сопровождает первые попытки овладеть речью или следует непосредственно перед ними.

По-видимому, австралийские аборигены обнаружили эту важную связь задолго до современных исследователей, — и это представляется вполне закономерным в свете нашей гипотезы о первичности ритуала. Когда ребенку исполняется год (а он уже готов заговорить), сообщают Берндты, бабушка с дедушкой должны научить его простенькому танцу. Так пожилые люди «воскрешают» саму ассоциацию, которая изначально сделала возможной связную речь: особенно если вспомнить, что примитивный танец сам по себе уже является действием повтора. Совершенно очевидно, что ребенок готов к ритуалу и речи задолго до того, как он окажется готовым к труду. Языковеды-марксисты упорно отказывались признавать этот неоспоримый биологический факт.