Миф машины

По мере того, как культ власти расширял сферу своего влияния, возраставший спрос на металлы для нужд войны — этого главного ненавистного потребителя металлов во все времена — распространял такое рабство и такие жертвенные ритуалы на всё новые и новые земли. И если, как предполагал Гордон Чайлд металлурги были первыми «специалистами, занятыми полную рабочую неделю», то подобное разделение труда поощряло и усугубляло первородное проклятие трудом, которое делало жизнь горестной и, по сути, укорачивало ее. С «продвижением» цивилизации эта система труда в ужесточенном режиме, основанная на фактически тюремной модели рудников или галер, постепенно была перенесена и на более обыденные задачи повседневной жизни.

Рассмотренное с самого начала проклятие труда, как можно заметить, было не чем иным, как проклятием мегамашины: проклятием, которое превзошло срок найма, растянувшийся на целую жизнь. Это проклятие породило в качестве компенсации мечту о «золотом веке», представлявшую собой отчасти воспоминание, отчасти миф: она рисовала картину беззаботной жизни, где не было тяжкой борьбы или соревнования, где дикие звери не причиняли никому вреда и даже человек был добр к другим людям. Мечта, впервые записанная на аккадской табличке[66], позднее была перенесена в будущее как описание загробной жизни на Небесах, когда всякая работа прекратится и все смогут наслаждаться существованием, наполненным чувственной красотой, материальным достатком и нескончаемым досугом; с поправкой на массовое потребление, она представляла собой копию той жизни, что в действительности протекала в стенах огромных дворцов и храмов, ради поддержания и дальнейшего укрепления которых и была когда-то изобретена мегамашина.

Поскольку во многих городских ремеслах возрастало разделение труда, поле деятельности для работника-одиночки сужалось, а возможность сменить одно занятие на другое — как это происходит в зависимости от сезона в сельском хозяйстве — становилась все эфемернее. Довольно рано крупный город, некогда замышлявшийся как повторение Небес, перенял многие черты военного лагеря: он сделался местом заключения, ежедневной муштры и наказания. Оставаться привязанным день за днем, год за годом, к одному-единственному занятию, к одной-единственной мастерской, наконец, даже к одной-единственной ручной операции, которая представляла собой лишь часть целой цепочки подобных операций, — вот каков теперь был удел рабочего.

Каждое из обособившихся ремесел — именно в силу их обособленности — порождало типичные для него «профессиональные недуги» — искривленный позвоночник, чрезмерно развитые мускулы, бледность кожи, близорукость, увеличенное сердце, силикоз легких, а также смежные с ними заболевания и постоянные анатомические аномалии. Чаще всего эти болезни были хроническими и неизлечимыми: более высокий уровень смертности свидетельствовал о низком уровне жизни. Вплоть до наших времен жизнь простого английского крестьянина, нередко живущего в тесноте, питающегося грубой пищей, постоянно работающего в дождь или на ветру, — тем не менее, была намного здоровее, чем жизнь заводского рабочего, даже значительно лучше обеспеченного, причем не только денежным довольствием, но и санитарным состоянием жилища.

В таких обстоятельствах выражение «проклятие трудом» не было пустой фразой. В египетском папирусе, где восхваляются все преимущества, какими пользуется писец по сравнению с представителями прочих профессий, одна за другой описывались разные беды, сопутствующие другим ремеслам: это каждодневные лишения, грязь, опасность, еженощная усталость. Ученые, воображающие, будто такие наблюдения сильно преувеличены, и называющие этот документ сатирой, слишком плохо осведомлены об истинном состоянии, в котором пребывал городской рабочий класс независимо от исторической эпохи.

Все напасти, описанные писцом, разумеется, были особенно жестокими для ремесленников, работавших в четырех стенах, в плохо освещенных и плохо проветривавшихся помещениях — в отличие от беднейшего из крестьян, имевшего возможность свободно двигаться. Вот, напрмер, участь ткача: «Он не дышит свежим воздухом. Если он раньше времени прекратит ткать, то получит пятьдесят ударов плетью. Он должен подкупить пищей привратника, чтобы тот позволил ему взглянуть на дневной свет.» Этот фрагмент ясно показывает, что суровая дисциплина мегамашины уже распространилась и на городские мастерские — за тысячи лет до того, как она достигла фабрик XVIII века.