Миф машины

Однако помимо открытого восстания, имелись и другие, более мирные способы выражения как отчуждения, так и сопротивления. Иные из них были настолько мирными, что представляли собой в действительности просто здоровое развитие мелкомасштабных хозяйственных операций и светских интересов. Сам город, хотя поначалу он являлся главным предметом честолюбивых царских замыслов, сделался не только активным соперником мегамашины, но и, как выяснилось, ее более человечной и действенной альтернативой, куда лучше пригодной для управления экономическими делами и использования всяческих человеческих способностей. Ведь великая экономическая мощь города заключается не в механизации производства, а в осмысленном накоплении наибольшего количества разнообразных навыков, возможностей и интересов. Вместо того, чтобы насильно выравнивать человеческие различия и нивелировать человеческие реакции, — с тем, чтобы мегамашина лучше функционировала как единое целое, — город, напротив, признавал и подчеркивал эти различия. Благодаря постоянному общению и взаимодействию, городские власти и сами граждане научились использовать даже свои несогласия для извлечения выгоды из не раскрытых ранее человеческих возможностей, которые в иных обстоятельствах просто погибали под гнетом жесткой регламентации и общественного конформизма. Городское коллективное сотрудничество на основе добровольного компромисса на протяжении всей истории являлось серьезным соперником механической регламентации и зачастую успешно ее одолевало.

Правда, город никогда полностью не уходил от влияния мегамашины; да и как бы ему это удалось, если его средоточием была цитадель — зримое воплощение организованного сращения священной и мирской властей, постоянное напоминание о вездесущей царской власти? И все же, жизнь в городе благоприятствовала многоязыкому человеческому диалогу — в противовес сковывающему языки монологу царского величия, хотя, разумеется, возникновение этих ценных качеств городской жизни никогда не входило в изначальные замыслы царей, и потому они нередко подавлялись.

Кроме того, город поощрял маленькие группы и объединения, основанные на добрососедстве или на профессиональной общности, и верховные власти всегда смотрели с подозрением на их угрожающую независимость. Как указывал Лео Оппенгейм, в Месопотамии (пусть и не в Египте) город все-таки обрел достаточно могущества и уважения к себе, чтобы потягаться с государственной организацией. «Малое число древних и важных городов пользовалось привилегиями и свободами от царя и его власти. ... В принципе, жители «вольных городов» требовали — с большим или меньшим успехом, в зависимости от политического положения, — освобождения от барщины, освобождения от военной повинности... а также налоговых льгот.» Иными словами, если воспользоваться предложенной мною терминологией, эти древние города требовали большой степени свободы от мегамашины.

6. Обуздание мегамашины

Поскольку основные перемены в установлениях, предшествовавшие созданию мегамашины, носили магический и религиозный характер, не следует удивляться, что и наиболее мощный протест против нее исходил из тех же главных источников. Письма двух моих корреспондентов подсказали мне мысль об одной подобной реакции: а именно, что священный институт субботы являлся, по сути, способом намеренно приостанавливать работу мегамашины через определенные промежутки времени, давая отдохнуть рабочей силе. Раз в неделю победу одерживал маленький, тесный человеческий круг — семья и синагога; так заново утверждались в своих правах те человеческие компоненты, которые сурово подавлял мощный аппарат власти.

В отличие от всех прочих религиозных праздников, обычай праздновать субботу распространился из Вавилона по всему миру, главным образом найдя отражение в трех религиях — иудаизме, христианстве и исламе. Однако он имел узкое местное происхождение, и причины гигиенического порядка, выдвинутые Карлом Судхоффом для оправдания этого обычая, при всей их справедливости с физиологической точки зрения, тем не менее, не дают полного объяснения его возникновению. Изымать из трудовой недели целый день — это уловка, которая могла возникнуть лишь там, где имелся экономический излишек, это желание хотя бы ненадолго сбросить бремя принуждения и потребность в утверждении более важных человеческих забот. Последняя возможность, должно быть, казалась особенно привлекательной такому угнетенному и порабощенному народу, как древние евреи. В субботний день люди из самых низших сословий в общине наслаждались свободой, досугом и достоинством, доступными в остальные дни только избранному меньшинству.