Миф. Греческие мифы в пересказе

Не успели эти слова слететь с божественных губ, как Мидас ощутил у себя на голове нечто странное, теплое и шершавое. Он принялся ощупывать себя пытливой рукой, а в собравшейся толпе зазвенели вопли, вой, визг, крики и насмешливый хохот. Свидетели происшествия видели то, чего не видел Мидас. Два здоровенных серых ослиных уха пробились сквозь волосы и теперь трепетали и прядали на виду у всего белого света.

— Похоже, я прав, — сказал Аполлон. — У тебя и впрямь ослиные уши.

Пунцовый от стыда и унижения, Мидас развернулся и удрал с луга, а насмешки и улюлюканье толпы звучали в его громадных косматых ушах еще звонче.

Его деньки как последователя Пана завершились. Обвязав голову неким подобием тюрбана, он вернулся к жене и семье в Гордион и, решительно покончив с беспечным экспериментом сельского житья, опять обустроился по-царски.

Единственный человек, которому поневоле пришлось созерцать царевы ослиные уши, — слуга, ежемесячно подстригавший царю волосы. Больше никто во всей Фригии не ведал об этой ужасной тайне, и Мидас намеревался сделать все, чтобы положение дел таким же и оставалось.

— Значит, так, — сказал Мидас своему цирюльнику. — Я тебе положу зарплату больше, а пенсию щедрее, чем кому угодно другому из дворцовой челяди, а ты будешь помалкивать о том, что увидишь. Если же ты хоть слово хоть кому-нибудь молвишь, я казню твою семью у тебя на глазах, отрежу тебе язык и отправлю бродить по миру в немой нищете и изгнании. Понял?

Перепуганный цирюльник кивнул.

Три года оба выдерживали уговор. Семья цирюльника зажила припеваючи на дополнительные деньги, что поступали в дом, и никто не догадывался о царевых ослиных отростках. Тюрбаны в стиле Мидаса сделались модными по всей Фригии, Лидии, Фракии и за их пределами. Все шло хорошо.

Но хранение тайн — страшная штука. Особенно таких смачных, как та, что досталась царскому цирюльнику. Каждый день он просыпался и ощущал, как копошится и пухнет в нем это знание. Цирюльник любил свою жену и детей и, как ни крути, был верен своему монарху, чтобы никак не желать его унизить или опозорить. Но этот набрякавший, неуемный секрет надо было как-то стравить, пока он не рванул. Ни одна недоенная корова, ни одна мать с переношенными близнецами, ни один облопавшийся до отвала гурман, тужащийся в клозете, никогда не ощущали подобную отчаянную нужду в облегчении их мук, как тот несчастный цирюльник.

Наконец у него родился замысел, который наверняка позволит ему избыть бремя без опасности для семьи. Проснувшись после изнурительной ночи, насмотревшись снов о том, как он выдал тайну обалдевшей публике Гордиона с балкона на главной площади, цирюльник с первым же светом зари ушел далеко в глушь. В уединенном месте у ручья выкопал в земле глубокую яму. Оглядевшись хорошенько и убедившись, что он точно один и его никак не могут подслушать, встал на колени, сложил ладони рупором и крикнул в яму:

— У Мидаса ослиные уши!

Лихорадочно сгреб землю обратно в яму, прежде чем слова успеют оттуда удрать, но не обратил внимания, что на дно ямы упало крошечное семечко…

Зарыв яму, цирюльник изо всех сил потопал по земле, чтобы наглухо запечатать страшную тайну. Всю дорогу до Гордиона он преодолел вприпрыжку, направился прямиком в любимую таверну и заказал бутыль лучшего тамошнего вина. Теперь можно было напиваться, не опасаясь, что вино развяжет ему язык. Словно был он Атлантом, и небо наконец сняли с его плеч.

Тем временем через несколько недель на том безлюдном поле у ручья крошечное семечко, согретое снизу тихим дыханием Геи, принялось прорастать. Вскоре хрупкий росточек протолкался сквозь почву и высунул нежную головку. Ветерок обнял росток, и тот тихонько прошептал:

— У Мидаса ослиные уши…

Шелест камыша и шорох осоки прошуршал по листьям трав и деревьев, и шум кипарисов и ракит шустро послал весть в полет.

— У Мидаса ослиные уши, — вздыхали ветви.

— У Мидаса ослиные уши, — пели птицы.

И наконец новость добралась до города:

— У Мидаса ослиные уши!

Царь Мидас внезапно проснулся. На улице у дворца смеялись и кричали. Он подобрался к окну, сел на корточки и прислушался.

Унижение оказалось невыносимым. Не тратя времени на месть цирюльнику и его семье, Мидас смешал ядовитое снадобье из воловьей крови, вскинул взгляд к небу, горестно рассмеялся, пожал плечами, выпил отраву и умер.

Бедолага Мидас. Его имя навсегда станет символом человека удачливого и богатого, но вообще-то он был невезучий и нищий. Лучше б розами занимался. Зеленые персты лучше златых.

Приложения

К слову о братьях