Мидлштейны

Доктор привычно оттарабанил список, но Бенни его не слушал — он думал о матери. Диабет быстро с ней расправлялся, и помочь тут было никак нельзя. Бенни сомневался, что сырые овощи поправят дело. Он вздрогнул, когда доктор протянул ему рецепт на «пропецию», лекарство от мужского облысения.

— В ближайшее время, если сможете, возьмите пару отгулов. Сходите на массаж. И подумайте, не стоит ли обсудить с кем-то свои проблемы. У нас тут отличные психологи. Консультация наверняка входит в вашу страховку.

Он наклонился и доверительно похлопал планшетом по колену Бенни.

— Нет ничего дурного в том, чтобы обратиться за помощью.

Бенни сидел, не поднимая глаз. Доктор явно не понимал, с кем имеет дело. К психологам идут люди, которым важно общение. Но у Мидлштейнов все по-другому, по крайней мере теперь.

— Пусть Марни запишет вас на анализы, а там посмотрим, — сказал доктор Харрис.

Они пожали руки по-мужски — крепко, серьезно, искренне.

Бенни отправился не к администратору, а к отцу в аптеку. Опоздает на работу? Ну и пусть. Все это безумие началось с того, что отец ушел от матери, и если бы он остался с ней рядом, ничего бы не случилось.

Бенни ехал быстро, иногда поглядывая на себя в зеркало заднего вида. На светофоре не удержался и развернул его, чтобы получше видеть голову. Может, волосы уже так поредели, что сквозь них солнце просвечивает?

Нет, определенно, корень его беды — в проблемах с близкими.

В углу небольшого торгового центра, напротив парикмахерской одного поляка, находилась последняя аптека отца — тускнеющий бриллиант его империи. А ведь когда-то ему принадлежало целых три. Осталась одна — с потрескавшимся линолеумом и старыми открытками на подставке. У конкурентов и цены были ниже, и отдел с кремами намного лучше.

Однако постоянные клиенты остались. Ричард был первым еврейским фармацевтом, открывшим в этом районе магазин, и к нему ходили такие же одинокие евреи, которые в семидесятых перебрались на северо-запад, потому что отсюда было легко добираться до работы, а недвижимость стоила не так уж дорого. Они и не подумали о том, что здесь нет общины. Что ж, начинаешь с малого. Ричард и еще девять мужчин — и как он умудрился собрать миньян?[15] — встречались в дальней комнате аптеки. Молились, строили планы. Регулярные службы начали проводить в зале местной школы. Сколько же евреев стекалось туда, как радовались они, что нашли место, где не приходится объяснять, почему раз в год они не едят хлеба, почему в витрине на Рождество нет елки, почему они ездят так далеко, чтобы купить салат с белой рыбой, и почему ни при каких обстоятельствах нельзя говорить «жадный, как еврей». Среди них были молодой кантор и раввин, который оставил синагогу в Огайо по таинственным, но, как оказалось, безобидным причинам. Изобретатели, искренне верующие, нарциссы. Все вносили свой вклад, все старались построить что-то из ничего, сделать святое место из пустого участка земли, окруженного дубовой рощей. Она тянулась до самого ручья, куда летом иногда приходили пить олени. Прекрасное место, чтобы побыть собой.

Прихожане синагоги много лет поддерживали аптеку Мидлштейна. Ричард открыл в северо-западных пригородах вторую, а потом и третью. В восьмидесятые всем жилось хорошо. Но потом семейный бизнес стал постепенно чахнуть, как больная ветка, зараженная непонятным грибком. Тому было несколько причин. Более консервативные члены общины отделились и начали строить в другом пригороде собственный храм. Кто-то переехал, кто-то умер. В синагогу, которую помог основать Ричард, пришло молодое поколение. О Мидлштейне они ничего не знали, у них не было причин ходить исключительно к нему. Они видели только, что ему принадлежат пыльные аптеки, которыми он управляет по старинке, даже ремонта ни разу не сделав. Ричард ошибся. Он думал, что помогать общине и быть хорошим евреем достаточно, чтобы твой бизнес процветал. Однако он жил не в маленьком городке, а в пригороде Чикаго. В американском пригороде, ни больше ни меньше. Конкурируйте с «Уолгринз» и «Таргетс», «Кеймартом» и «Уолмартом» или убирайтесь вон, мистер Мидлштейн. Убирайтесь.