Мидлштейны

С чего Робин было раскрывать ей душу? Пусть даже Эди раскрывала свою. Причем раскрывала — мягко сказано. Она вонзала ногти в грудь, разрывала кожу, рылась в кровавых мышцах и раздвигала кости в поисках этой пульсирующей драгоценности — сердца. Она выкладывала его на стол. И каждый рассказ, каждая стонущая, завывающая сага звучала так, словно Эди колотит по сердцу кулаком. Оживит она его или уничтожит? Воскреснет она или погибнет? Предугадать было невозможно.

— Я тебе сейчас расскажу…

Сквозь дверь с москитной сеткой видно было, как на дубовой ветке качается под весенним ветром старая грязная кормушка.

За последние два месяца Робин уже всего наслушалась. Как Эди вышла замуж слишком рано и за первого встречного. Как они сказали перед алтарем «да» и разбили бокалы, станцевали хору, швырнули друг в друга тортами. («Он правда в меня попал, — вспоминала Эди. — Я глазурь вычищала из ушей».) Как обнялись перед фотографами, станцевали вальс под «Если мужчина любит женщину», расцеловались на прощание с друзьями Эди — юристами, друзьями Ричарда — фармацевтами, братьями, сестрами, тетушками, школьными друзьями, соседями, родителями — все как один были пьяны. И вот после этого всего, ночью, в номере для новобрачных Ричард наконец шепнул Эди: «А ты уверена?» Из-за чего, разумеется, она тут же засомневалась. Прекрасное начало семейной жизни. Браво, Мидлштейн!

Дальше — больше. Сегодня речь зашла об ужасной поездке в Рим. Она должна была стать для родителей новым началом, но кончилось тем, что Ричард все время жаловался. Начал в такси, что везло их чикагский аэропорт, а потом ныл до самого Ватикана и по дороге обратно.

— Почему он взял неудобные ботинки? Я что, должна обо всем думать за него?

— А почему вы просто не купили новые? — спросила Робин. — Вы же приехали в Италию. Там делают лучшую обувь на свете.

— Ну, в конце концов мы так и сделали, но это неважно.

Робин положила голову на стол и вздохнула. На улице зажглись фонари, подступали пыльные желтоватые сумерки. Время ужинать.

— Давай поедим? — предложила она. — Поехали куда-нибудь.

— Например?

— Куда хочешь, мам. Мне все равно.

Призрачно-белые, раздутые руки матери дрогнули. Робин видела: ужин вдвоем ей не по душе. Куда лучше рассказывать, как плох муж в постели. Или обсуждать все его финансовые просчеты за последние тридцать лет. Кстати, не желает ли Робин знать? Ее отец всегда любил больше жены свою мамочку.

— Почему ты не хочешь со мной поужинать?

— Ладно. Если уж ты проголодалась, я согласна.

— Машину поведу я, — сказала Робин, выпившая бокал вина.

— Нет, я, — сказала мать, выпившая три.

— И почему я должна все это выслушивать?

Возможно, Робин имела в виду, что странно спорить о том, кому садиться за руль, с женщиной, которая три месяца назад имела привычку класть в вино ледяные кубики. Но в более широком смысле речь шла об их теперешней жизни, о том, что мать и дочь поменялись местами, что Эди вспарывала себе грудь, швырялась в Робин чувствами, чтобы посмотреть, какое из них заденет. Эта новая жизнь была невыносима.

Робин победила.

— Ладно, ты выиграла.

— Что я выиграла?

Она повезла Эди по пригородам, по шоссе, ведущему к торговому центру «Вудфилд», и дальше, в сторону Чикаго. Мать показала дорогу к маленькой, чистенькой плазе со спорт-баром без окон, филиалом «Севен-Илевен» и магазином, где продавали мобильные телефоны. Робин припарковалась напротив китайского ресторанчика под названием «Золотой единорог», освещенного так ярко, что тротуар под витриной стал солнечно-желтым. Когда они вошли, свет упал на лицо матери, и Робин увидела, что та улыбается искренней, счастливой улыбкой.

Они пришли рано, и ресторанчик был пуст, если не считать молодой китаянки, сидевшей за столом, на котором высилась гора стручковой фасоли. Девушка встала и поспешила навстречу Эди. Они обнялись.

— Как долго вы не заглядывали! Мы уже соскучились.

— Неважно себя чувствовала, — ответила мать.

В самом деле? Робин и не знала, что у матери со здоровьем.

— Жаль, — огорчилась девушка.

Она была худенькая и выглядела по-панковски: в волосах лиловая прядь, высокие черные ботинки из толстой кожи, зашнурованные поверх обтягивающих черных джинсов.

— Болеть мы вам не дадим. Садитесь, я чаю принесу.

Робин стояла, растерянно глядя, как мать весело болтает с незнакомкой.

Наконец Эди представила их друг другу. Девушку звали Анна. Она заулыбалась и сердечно протянула узкую ручку, которая утонула в ладони Робин.

— Так это вы учите детей? Рада познакомиться. Ваша мама только о вас и говорит. Мы ее очень любим. Просто обожаем. Эди — наша героиня.

Робин опешила. Ее даже уязвило немного, что она не понимает, в чем дело. Почему это мать — героиня китайского ресторана?

Анна кивнула в сторону окна.

— Располагайтесь там, а я скажу папе, что вы пришли.

Мать неуклюже протиснулась к своему месту, они сели. На столе в стеклянной баночке плавали чайные розы. Робин взяла меню, но Эди ее остановила.

— Погоди. Они сами принесут лучшее блюдо.