Мичман Изи

Наша широта 41°12', сэр. Так вот, я хотел сказать, что когда моя жена была на борту каперского судна, которым я командовал…

— Женщина на капере… мистер Пузолли?

— Да, сэр. Она настояла на том, чтобы я взял её с собой. Я говорил, что это невозможно, но она и слушать не стала: забралась на судно, уселась в каюте на кровать и заявила, что с места не тронется, а ещё захватила с собой маленького Билли.

— Как, и ребёнка тоже?

— Да, сэр, двухлетнего малыша — такой славный парнишка, — только и знал, что смеялся, когда пушки палили, а мать стояла на сходнях и высовывала его из люка, чтобы он привыкал к вражескому огню.

— Удивляюсь, как это миссис Пузолли отпустила вас в море одного.

— Как бы не так: она думала, что я поехал в Лондон за своим урезанным жалованием, — вы же знаете, что офицеры на берегу получают только половину своего жалования. Теперь-то она уже узнала обо всём и, без сомнения, ужасно сердится, но от этого она лишь немного похудеет, так что в постели окажется больше места для меня. Миссис Пузолли — очень дородная женщина.

— Ну, да о вас тоже не скажешь, что вы худенький.

— Но и не толстый. Как говорится, склонный к полноте, но вполне в форме. Очень странно, что сама миссис Пузолли не считает себя крупной, её никак не убедишь в этом, вот почему мы всегда пререкаемся друг с другом в постели. Она утверждает, что я занимаю большую часть постели, а я знаю, что именно она не оставляет мне места.

— Может быть, вы оба правы.

— Нет, нет, она виновата в вечных перебранках: если я ложусь к стенке, она притискивает меня так, что сминает в лепёшку. Если ложусь с краю, то вылетаю с кровати, как пробка из бутылки.

— Почему же вы не заведёте себе постель пошире?

— Я предлагал ей, но она считает, что кровать и так велика, и места хватит, если я не буду ворочаться во сне. Невозможно переубедить её. Пусть теперь сама поспит в одиночку. Поверите, я впервые отлично выспался с тех пор, как покинул «Боадицию».

— «Боадицию»?

— Да, сэр, я служил вторым лейтенантом на «Боадиции» в течение трёх лет.

— Говорят, это прекрасный фрегат.

— Какое там! Такой теснотищи я нигде не встречал. Прямо ужас, я едва пролезал в дверь своей каюты, а я, как видите, не такой уж толстый.

«Господи, — подумал Джек, — неужели этот человек не понимает, как он безобразно толст?!»

Однако так оно и было. Мистер Пузолли был убеждён, что он всего-навсего хорошо упитан, хотя вот уже сколько лет он, как и сэр Фальстаф, не мог видеть своих коленей, не нагнувшись. Впрочем, помимо его тучности, о нём нельзя было сказать ничего плохого, — во всех других отношениях он был отличным моряком и товарищем. Тем не менее, прибегая к различным ухищрениям, капитаны стремились выжить его со своих судов под тем или иным предлогом, пока он наконец решил отправиться в Адмиралтейство, чтобы узнать, что они имеют против него. Первый лорд тотчас же угадал причину его служебных неудач, но, не желая обидеть его, указал, что с такой неблагозвучной фамилией он пригоден нести только портовую службу. Проболтавшись на берегу без дела некоторое время, он принял команду над каперским судном. Вот тогда-то его жена, любившая его до невозможности (по словам самого Пузолли), пристрастилась плавать с ним вместе с маленьким Билли. Пузолли был трезв, надёжен, сведущ в морском деле, но он весил полтора центнера, и этот вес перевешивал его шансы на продвижение по службе.

Как утверждает Шекспир, желание порождает мысли, так и у мистера Пузолли страстное желание казаться худым породило убеждение, что его ни в коем случае нельзя считать тучным человеком. Вот его жена, говорил он, действительно дородная, даже очень дородная женщина. И это обилие плоти у супругов стало постоянным, хотя и единственным, поводом, для раздоров между мужем и женой.

ГЛАВА XXXVIII, в которой наш герой по своему обыкновению оказывается в самом центре событий

На одиннадцатый день плавания «Рибьера» вошла в пролив, и уже показался Гибралтарский утёс, когда солнце скрылось за горизонтом. Сразу же ветер стих, и к полуночи наступил штиль. Они легли в дрейф. На рассвете их разбудила пушечная канонада, и, выйдя на палубу, они заметили немного дальше в проливе английский фрегат, завязавший бой с девятью или десятью испанскими канонерками, которые вышли из Альхесераса на его перехват. Штиль продолжался, и шлюпки фрегата тянули его на буксире, разворачивая бортом к испанской флотилии, чтобы поставить её под огонь своих бортовых орудий. Белоснежные паруса, отражавшиеся в лазури вод, грохот канонады, раздававшийся над гладью моря и отражавшийся эхом в прибрежных скалах, белые дымки выстрелов, поднимавшиеся над кораблями к ясному голубому небу, — вся эта живописная картина, освещённая ярким солнцем, произвела бы впечатление на тех, кто склонен к любованию красотами природы. Но не таков был наш герой — он не стал тратить время на созерцание красот, а приказал готовиться к бою, и через некоторое время все стояли по местам согласно боевому расписанию.