Мятеж

– Полагаю – оружие, – подумав, заявил князь. – Небольшие пушки, ручницы, арбалеты. А еще – деньги. Золото-серебро. Возможно – в слитках.

Проверку назначили на завтрашнее утро, а до того верные посадниковы люди должны были смотреть неустанно, дабы ничего с кораблей не вывезли да не выбросили бы в реку. Один из таких людей, именем Ефимко, с вечера сидел с отроками на бережку с удочкой, рыбку потихоньку полавливал да за ганзейскими судами присматривал, а как совсем завечерело да разошлись отроки по домам – разложил костерок, глядя, как причаливает к берегу большой насад знатного ладожкого перевозчика Онисима Узвара. Сам Онисим – вон он, за рулевым весом, сам и хозяин, сам же и кормчий, да еще какой умелый, таких по всей Ладоге поискать!

Уж конечно, к ганзейским судам насад не подошел, к меньшому вымолу ткнулся; тут же и сходни сбросили, Ефимко сразу от костра ганзейцев отвлекся – интересно стало, кто на этот раз из Новгорода приплыл-припожаловал?

Солнце только что скрылось за дальними холмами, в теплом летнем воздухе повисли белесые сумерки, где-то совсем рядом на плесе играла рыба, и в спокойной воде реки отражались подсвеченные золотистыми лучами облака.

Не так-то уж и светло было, но еще и не темно, и всех сошедших с насада людей Ефимко определил сразу, не столь уж многих и было: местный мелкий торговец Никодим Варяг с тремя приказчиками-слугами, сапожник Михайло Весянин, еще двое зажиточных своеземцев, ездивших в Новгород по каким-то своим делам, скорее всего, по земельным тяжбам, четверо неместных – молодые парни, судя по всему, артель плотников или каменщиков, и с ними – запоздало – еще один отрок, помоложе, поуже в плечах. Этому-то еще, верно, рановато в артельщики – впрочем, на все Божья воля.

Потянувшись, Ефимко подкинул в костер плавника, насадил на срубленный здесь же, с кусточков, прутик уже вычищенную и посоленную рыбину, выгреб на край кострища угли, примостил жаркое… и вскорости совсем слюной изошел от запаха! Даже про ганзейские корабли забыл – а куда они денутся-то?

Дождался-таки, снял с угольков рыбину, рот пошире раскрыл… как вдруг!

– Дозволь у костра посидеть, дядько!

Голосок был тонкий, измученный, Ефим живо обернулся – позади стоял незнакомый парень, светловолосый, узкоплечий, тощенький, в не по размеру просторной, будто с огородного пугала, неподпоясанной рубахе. В желтом свете костра лицо отрока показалось соглядатаю приятным, чистеньким, разве что чуть скуластым, зато глаза были большими и, кажется, серыми. Никакой угрозы от парнишки не исходило, да и смотрел он так жалостно, что Ефимко, уже собравшийся было прогнать навязчивого чужака, милостиво махнул рукой и даже отломил кусочек рыбинки:

– Да садись, что уж с тобой делать? Малость поснидай.

Благодарно кивнув, подросток с жадностью впился в рыбу зубами. Стрельнув глазом в сторону освещенных круглой луною судов и убедившись, что никакой подозрительной возни там не наблюдалось, Ефим покачал головой – давно, видать, не жрал отроче, исхудал, вон руки-то тонкие, девичьи…

– Благодарствую, дяденько, – поев, поблагодарил парень. – Не знаешь, где тут постоялый двор Ивана Кольцо?

Ишь как назвал – дяденько! Уважительно! За все свои двадцать семь лет никто так к Ефиму не обращался, никто особо не уважал, да и не за что – почитай, всю жизнь в бобылях. Хорошо хоть, службишка у посадника пристатилась, так что теперь уж не бобыль – рядович.

– Кольцов двор? Знаю. Днем покажу, а ночь, коль комаров не боишься, и тут, у костра, поспать можешь. Звать-то тебя как?

– Ан… Анемподист.

– Заковыристое имечко!

– Так греческого святого звали.

– Понятно. А из каких же ты, Анемподист, мест?

– С Новгорода. А здесь родичей ищу… дальних. Бог даст, найду.

– А говор-то у тебя не новгородский! Московский, скорей, или литовский…

– Много ты, дядько, в говорах понимаешь!

Ох как сверкнул глазами отрок! Дернулся, губы тонкие скривил презрительно… к постолам своим потянулся… так к сапогам обычно тянутся в кабацкой драке – вытащить из-за голенища засапожный нож.

Это вместо того, чтоб сидеть тихонечко, благостно… А что, если его посаднику сдать?! Парень-то, любыми святыми клянись, – беглый!

Эта простая мысль, кстати, пришла Ефиму в голову уже давно, а вот сейчас оформилась в решенье… Ежели б не дерзкий взгляд, так соглядатай, конечно, спеленал бы отрока сонным… но раз уж так пошло… Не очень-то он и силен, лишь бы не сбежал только!

А вот прямо сейчас и схватить, связать кушачишком…

– Глянь-ко, парниша, что это там, на реке?

– Где?

Опп!!!

Кинулся Ефимко, улучил момент… однако дальше случилось странное! Отрок оказался куда ловчей и сильнее, чем можно было предполагать, да словно и ждал нападения – вывернулся, словно налим, и, непонятным образом захватив нападавшего за лодыжку, опрокинул навзничь, да так быстро, что незадачливый соглядатай и глазом моргнуть не успел! Так вот и лежал в траве, хлопал глазами, с испугом глядя на приставленный прямо к шее нож!

Вот так Анемподист! Шпынь! Тать лесной. Шильник.