Лицо его теперь было совершенно спокойно. Он ждал, видимо, иных вопросов, иного разговора — того разговора, который так не любят пленные офицеры: почему воевал против Советской страны? Почему у белого командования был на хорошем счету и получал награды и отличия? Почему так жестоко обращался со своими солдатами? Где и сколько расстрелял большевиков? и т. д. и т. д.
Но этих вопросов ему не задавалось. Он успокоился. Пропадали остатки недоверия и недоброжелательности. Спросил:
— А с нами вы как?
— Да из центра, — говорю, — еще нет точных указаний, как поступить с офицерами. Но мы здесь уже сами дадим вам работу. Здесь будете, с нами, в Верном…
— Я бы в станице хотел побывать…
— Побывать? На время?
— Пока на время…
— Ну, что же, это, вероятно, под известным условием, можно будет сделать. Я поговорю, сообщу вам… Ну, а насчет воззвания как вы думаете: будет толк?
— Будет, — сказал он просто, уверенно.
— Пойдут?
— Казаки-то? Пойдут. Им только узнать, что здесь не трогают, пойдут…
— Вот тогда — дело. Тогда, говорю, и за работу можно взяться по-настоящему, раз пропадет последняя угроза…
— Только, знаете ли, — говорил Бойко, — вы все-таки скажите своим, они иной раз — того…
— Что?
— Некоторых посадили… А по договору нашему, в Копале, этого как будто не должно. И потом были случаи — раздевают…
— Где это? — удивился я.
— Там, на месте. Мне передавали. Это очень восстанавливает против вас.
И он рассказал несколько случаев, назвав части и пострадавших. Я обещал ему, что сделаем расследованье.
Бойко простился и ушел, видимо, совершенно довольный разговором.
Наутро он принес воззвание. Кроме него, подписал только один, сочли, что этого будет достаточно. В некоторых местах пришлось оставить несколько неясную терминологию, ибо, ежели взять слишком напрямки, это в казацком стане может поиметь как раз обратное действие.
Вот что говорилось в воззвании: