Мгновение час спустя

Она поняла, что, наверное, выпила больше, чем думала, — все вещи в комнате вдруг странно наполнились страданием. Окурки выглядели изжеванными и безвольными. Ковер, почти совсем новый, казался вытоптанным, рисунок задыхался от пепла. Даже виски лежал на дне бутылки бледно и недвижно.

— Тебе от этого хоть как-то легче? — спросила она с медлительным спокойствием. — Надеюсь, в такие моменты…

Она почувствовала, что его тело напряглось; точно капризный ребенок, он перебил ее внезапным и не слишком мелодичным мычанием.

Она высвободила колени из-под его головы и встала. Комната, казалось, стала меньше и грязнее, резче запахло дымом и пролитым виски. Перед глазами у нее плясали полосы белого света.

— Вставай, — вяло сказала она. — Мне надо разложить этот чертов диван и постелить.

Он скрестил руки на животе и остался лежать тяжело и недвижно.

— Ты омерзителен, — сказала она, открывая шкаф и доставая с полок простыни и одеяла.

Когда она снова встала над ним, ожидая, пока он поднимется, его бескровная бледность внезапно кольнула ее. Больно за тени тьмы, что доползли уже до середины скул, за жилку, всегда трепетавшую у него на шее, если он напивался или сильно уставал.

— Маршалл, это какое-то скотство — напиваться так, как мы сейчас. Даже если тебе не надо завтра работать, — у нас еще вся жизнь — лет пятьдесят — впереди. — Но прозвучало неестественно — она могла думать только о завтрашнем утре.

Он напрягся, пытаясь сесть; когда это удалось, он обессиленно уронил голову на руки.

— Да, Поллианна, — пробормотал он. — Да, моя милая ворчливая Полли. Полли. Двадцать — дивный, дивный возраст, благодарение Всевышнему.

Он запустил пальцы в волосы, сжал их в слабый кулак, и ее неожиданно захлестнуло острым чувством любви. Она схватила одеяло за два угла и туго обернула вокруг его плеч.

— Вставай. Мы что — всю ночь будем дурака валять?

— Пустошь… — устало вымолвил он, и его челюсть слабо повисла.

— Тебе от этого плохо?

Вцепившись в одеяло, он встал на ноги и побрел к карточному столу.

— Неужели человек даже подумать не может, чтобы его не назвали вульгарным, или больным, или пьяным? Нет. Никакого понимания мыслей. Глубоких, глубоких мыслей в черноте. Жирной трясины. Черноты. Скоты.

Простыня вздыбилась волной и осела, завихрения опали складками. Она быстро заправила углы, постелила и разгладила одеяла. Повернувшись, она увидела, что он сгорбился над шахматной доской и неуклюже пытается заставить пешку стоять на зубчатой голове ладьи. Красное клетчатое одеяло мантией висело у него на плечах и спадало за спинку стула.

Ей пришла в голову хорошая мысль:

— Ты похож на короля, который сидит в дурдоме и строит далеко идущие планы. — Она села на ставший постелью диван и рассмеялась.

Он зло смешал шахматы, несколько фигур со стуком раскатились по полу.

— Давай–давай, — сказал он. — Смейся. Смех без причины. Так всегда.

Ее так трясло от хохота, что казалось — все мышцы обессилели. Когда она отсмеялась, в комнате стояло молчание.

Через секунду он отбросил одеяло, грудой упавшее на пол за стулом.

— Он слеп, — сказал он тихо. — Почти слеп.

— Осторожно, тут, наверное, сквозняк… Кто слеп?

— Джойс, — ответил он.

Она ослабела от смеха. Комната стояла у нее перед глазами во всей своей болезненной тесноте и отчетливости.

— Вот это в тебе плохо, Маршалл, — сказала она. — когда ты такой, ты все время повторяешься, пока не измотаешь человека окончательно.

Он угрюмо взглянул на нее:

— Должен сказать, что ты хорошеешь, когда напиваешься.

— Я не напиваюсь — я не смогла бы, даже если б захотела, — ответила она, чувствуя, как позади глазных яблок начинает скапливаться боль.

— А та ночь, когда мы..?

— Я тебе говорила уже, — процедила она сквозь зубы, — что я не напилась. Я заболела. А ты заставил меня идти и…

— То же самое, — перебил он. — Такая красотка, а цепляется за стол. Больная женщина, пьяная женщина — тьфу.

Она нервно смотрела, как его веки ползут вниз и прячут под собой все доброе, что было в его взгляде.

— К тому же — беременная, — сказал он. — О да. В один прекрасный момент вроде этого ты явишься и томно поделишься со мной своим тайным переживотиком. Еще один дивный маленький Маршалл. Ну не зайчики ли мы — смотри, что мы можем! Ох, какая серость.

— Ты мне отвратителен. — Она смотрела, как ее — невозможно, чтобы они принадлежали ей, — руки начинают дрожать. — Эта пьяная свара посреди ночи…

Он улыбнулся, и его рот показался ей такой же узкой розовой щелью, как и глаза.

— Тебе это нравится. — Его шепот звучал совершенно трезво. — Что бы ты делала, если бы я раз в неделю не надирался так, чтобы ты могла наложить на меня свою липкую лапу? Маршалл, милый, то, Маршалл, милый, это. И чтобы твои жадные пальчики бегали у меня по лицу — о да. Ты любишь меня сильнее всего, когда я страдаю. Ты… ты…

Шатаясь, он побрел по комнате, и ей показалось, что его плечи вздрагивают.

— Ну же, Мамочка, — съязвил он, — почему ты не предлагаешь пойти помочь мне прицелиться?

Он хлопнул дверью в уборную, и пустые вешалки, болтавшиеся на дверной ручке, стукнулись друг о друга с тихим звоном.