Мгла

   - Слава богине, скоро отмучаемся. Надоела, сил нет. - Отрапортовала рыжая, глядя на меня круглыми от ужаса глазами. - Мало того, что бесноватая, так ещё и по мужикам по всей ночи шляешся. Слава пресветлой, просватали куда подальше. Там-то тебе самое место, - злорадно провозгласила она, пытаясь заткнуть рот широкими, натруженными ручищами.

   - Что сделали? - Поразилась я.

   - Просватали. Парашка слышала, как храмовник с утра к твоим несчастным папаше и мамаше приходил, руки твоей требовал. Папаша сразу согласие дал, а мамаша порыдала-покричала, да и её уломали. Только кольцо велела оставить, сестрице твоей в откуп. - Короткие пальцы зажимали рот, но слова лились нескончаемым потоком, а я лишь крепче сжимала зубы, понимая, как правы были мои графы - единственные, кто был со мной честен. - Сестрица-то твоя, как узнала, что кольцо тебе досталось - покой и сон потеряла. Так твоей мамаше и сказала: почто этой кукле колечко мое отдала? Не придут к ней хранители - куда ей богов возвращать, она и себе-то помочь не может.

   Поняв тщетность своих усилий, рыжая бросилась к двери, но было остановлена мной, жестоко рванувшей за толстые косищи, и прорычавшей не хуже давешнего волка:

   - Какие хранители? Сама сказала, что я бесноватая! Говори, а то без глаз останешься! - в руке моей будто по волшебству возник столовый ножик, а в голосе зазвучали жесткие, незнакомые мне самой интонации.

   Девица всхлипнула, и залепетала с диким, почти суеверным ужасом глядя на нож в моей руке:

   - Старших богов. У них камень красный да камень белый должны быть.

   - Что за камни? - Не отставала я.

   - Не знаю, ваша милость, не знаю... - Проскулила явно пораженная такими метаморфозами девка, а я продолжала, наматывая косу на исцарапанную руку.

   - Что там с моей сестрой?

   По пухлым, разом побелевшим щекам побежали слезы, а искусанные губы все говорили и говорили, вгоняя ножи, куда солиднее моего, мне в сердце.

   - Знамо дело. Как тебя принесли, она все просила тебя к храмовникам отправить, да родители не соглашались. Мол, кровинушка, дочка. А её милость злилась. Потом, как поняла, что ты, что дите малое, развеселилась. Как с кутенком играла, да больно быстро ты выросла. Уж она графов проклинала, что тебя сманили... А как перстень увидала, так и вовсе чисто зверь стала. Кричала-кричала, да толку-то. Ох, она тебя проклинала, кем только не называла. Твоя матушка ей за это губу разбила - рука-то у неё тяжелая. Ударила и говорит, ты, приживалка, нашими добродетелями только и выросла, не про тебя то колечко, молчи, если обратно не хочешь. Сестрица твоя замолчала, да сразу батюшке жаловаться - змея она змея и есть.

   Я уже не знала, чьи слезы бегут по щекам испуганной служанки её - или мои, падающие из глаз бесконечным потоком... А рыжая говорила, заворожено глядя на лезвие ножа, дрожащего в моих руках:

   - Батюшка, ваш рассвирепел как всегда, все своего ублюдка жалеет, да с твоей матушкой поругался. А та знай свое твердит: отправлю твою нагулянную к бабке в хлев, пущай гусей пасет. А тот как закричит, моя мол, нагульная, а твоя - гулящая. А ваша матушка как глянет на него. У Груши, которая это и подслушивала, чуть Кондратий не случился, а твоя маменька глаза сощурила, да как спросит у папаши вашего: "И в кого, муж ты мой разлюбезный?". А тому и сказать нечего...

   - Почему?.. - Только и спросила я, понимая, что мой мирок рушиться на глазах, но даже не пытаясь удержать его от разрушения.

   - Знамо дело. - Шмыгнула конопатым носом рыжая. - После того, как твою сестрицу на стороне нагулял, да как полюбовница его в родах померла, сюда привез. Тоже мне Элоиза. Лушка она. Может и с благородными воспитывалась, да кровь мамашину не утаишь. Вот ваш батюшка и смолчал. Надо, говорит, её храмовникам отдать, пока чего не вышло. А мать - в слезы. Ему-то с ней спорить не с руки, вот он и предложил: коль просватает тебя кто, за него и отдать. А коль нет, и ты не успокоишься - в послушницы постричь. Мать спорить не стала, согласилась. Думала, видно, удержать - приластить. Да ты ж бесноватая. Ходишь за графьями, как присушенная. Ваш батюшка уже и с монахинями договорился, оттого и сестрица подобрела. А сегодня с утра приходит к нему храмовник и говорит мол, по нраву моему господину дочь твоя старшая, отдавай её. А то граф тебя за твоего выкормыша да этих чернокнижников проклятых, со свету сживет. Вот ваш папаша и согласился. - Казалось, мне уже нечему удивляться и все плохого, что могло со мной произойти - произошло. Но оказалось, дурные вести впереди... - Мать твоя и кричала, и угрожала, и девку его со стены сбросить обещала - а делать нечего... - Шмыгнула опухшим носом служанка. - С графом Эрвудом не поспоришь.

   - С кем? - Ужаснулась я. И спросила, уверенная, что и для него найдется пара слов у плененной мной служанки: - Что про него скажешь?